Ю.Лотман. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя

[Bookmade]

Издание сопровождается подробными комментариями автора и предваряется статьей Б.Егорова о творчестве Юрия Лотмана и его работах.



Читать >>>

@темы: Библиотека для юношества

---

Иосиф Бродский: "Лица необщим выраженьем"

[Bookmade]

Нобелевская лекция

1987 г.

Источник@

Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко – и в частности от Родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, – оказаться внезапно на этой трибуне – большая неловкость и испытание.



Ощущение это усугубляется не столько мыслью о тех, кто стоял здесь до меня, сколько памятью о тех, кого эта честь миновала, кто не смог обратиться, что называется "урби эт орби" с этой трибуны и чье общее молчание ищет и не находит в вас выхода.



Единственное, что может примирить вас с подобным положением, это то простое соображение, что – по причинам прежде всего стилистическим – писатель не может говорить за писателя, особенно поэт за поэта; что, окажись на этой трибуне Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахматова, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и, возможно испытывали бы некоторую неловкость.

Далее >>>

Эти тени смущают меня постоянно, смущают они меня и сегодня. Во всяком случае они не поощряют меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой – но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности. Ибо быть лучше них на бумаге невозможно; невозможно быть лучше них и в жизни, и это именно их жизни, сколь бы трагичны и горьки они не были, заставляют меня часто видимо, чаще, чем следовало бы – сожалеть о движении времени. Если тот свет существует – а отказать им в возможности вечной жизни я не более в состоянии, чем забыть об их существовании в этой – если тот свет существует, то они, надеюсь, простят мне и качество того, что я собираюсь изложить: в конце концов не поведением на трибуне достоинство нашей профессии мерится.



Я назвал лишь пятерых – тех, чье творчество и чьи судьбы мне дороги, хотя бы по тому, что, не будь их, я бы как человек и как писатель стоил бы немногого: во всяком случае я не стоял бы сегодня здесь. Их, этих теней – лучше: источников света – ламп? звезд? – было, конечно же больше, чем пятеро, и любая из них способна обречь на немоту. Число их велико в жизни каждого сознательного литератора; в моем случае оно удваивается благодаря тем двум культурам, к которым я волею судеб принадлежу.



Мне облегчает дело также и мысль о современниках и собратьях по перу в обеих этих культурах, о поэтах и прозаиках, чьи дарования я ценю выше собственного, и которые, окажись они на этой трибуне, уже давно бы перешли к делу, ибо у них есть больше что сказать миру, нежели у меня.



По этому я позволю себе ряд замечаний – возможно, нестройных, сбивчивых и могущих озадачить вас своею бессвязностью. Однако количество времени, отпущенное мне на то, чтобы собраться с мыслями и сама моя профессия защитят меня, надеюсь, хотя бы отчасти, от упреков в хаотичности. Человек моей профессии редко претендует на систематичность мышления; в худшем случае он претендует на систему. Но это у него, как правило, заемное: от среды, от общественного устройства, от занятий философией в нежном возрасте. Ничто не убеждает художника в случайности средств, которыми он пользуется для достижения той или иной – пусть даже и постоянной – цели, нежели самый творческий процесс, процесс сочинительства. Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из сора; корни прозы – не более благородны.



II

Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает "точку-точку-запятую с минусом", превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу.



Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую "лица необщим выраженьем". В приобретении этого необшего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию – тем более, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.



Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отношению к временному, ограниченному. По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевшими изменения к лучшему – но всегда временными очертаниями.

Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике – всегда "вчера"; язык, литература – всегда "сегодня" и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной системы даже и "завтра". Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи известной под почетным названием "жертвы истории". Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличаются от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех, оказаться душою общества.



В искусстве подобная форма поведения именуется "клише". Искусство есть орудие безоткатное и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается "впереди прогресса", впереди истории, основным инструментом которой является – не уточнить ли нам Маркса именно клише.



На сегодняшний день чрезвычайно распространено утверждение, будто писатель, поэт в особенности, должен пользоваться в своих произведениях языком улицы, языком толпы. При всей своей кажущейся демократичности и осязаемых практических выгодах для писателя, утверждение это вздорно и представляет собой попытку подчинить искусство, в данном случае литературу, истории. Только если мы решили, что "сапиенсу" пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы. Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики; понятие "хорошо" и "плохо" – понятия прежде всего эстетические, предваряющие понятия "добра" и "зла". В этике не "все позволено" потому, что в эстетике не "все позволено", потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомого или наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершает выбор эстетический, а не нравственный.



Эстетический выбор – индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, ее переживаюшего, лицом еще более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо другого) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее восприимчив к повторам и заклинаниям, свойственным любой форме политической демагогии. Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его царственный выбор, тем он свободнее – хотя, возможно, и не счастливее.



Именно в этом прикладном, а не платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что "красота спасет мир" или высказывание Мэтью Арнольда, что "нас спасет поэзия". Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека спасти можно. Эстетическое чутье в человеке развивается весьма стремительно, ибо даже полностью не отдавая себе отчет в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература – не побочный продукт видового развития, а наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель.



Я далек от идеи поголовного обучения стихосложению и композиции, тем не менее, подразделение людей на интеллигенцию и всех остальных представляется мне неприемлемым. В нравственном отношении подразделение это подобно подразделению общества на богатых и нищих; но, если для существования социального неравенства еще мыслимы какие-то чисто физические, материальные обоснования, для неравенства интеллектуального они немыслимы. В чем, в чем, а в этом смысле равенство нам гарантировано от природы. Речь идет не об образовании, а об образовании речи, малейшая приближенность которой чревата вторжением в жизнь человека ложного выбора. Существование литературы подразумевает существование на уровне литературы – и не только нравственно, но и лексически. Если музыкальное произведение еще оставляет человеку возможность выбора между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя, произведение литературы – искусства, по выражению Монтале, безнадежно семантического – обрекает его на роль только исполнителя.



В этой роли человеку выступать, мне кажется, следовало бы чаще, чем в какой-либо иной. Более того, мне кажется, что роль эта в результате популяционного взрыва и связанной с ним все возрастающей атомизацией общества, т. е. со все возрастающей изоляцией индивидуума, становится все более неизбежной. Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста, но, мне кажется, что в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная. Роман или стихотворение – не монолог, но разговор писателя с читателем – разговор, повторяю, крайне частный, исключающий всех остальных, если угодно – обоюдно мизантропический. И в момент этого разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот, независимо от того, великий он писатель или нет. Равенство это – равенство сознания, и оно остается с человеком на всю жизнь в виде памяти, смутной или отчетливой, и рано или поздно, кстати или некстати, определяет поведение индивидуума.



Именно это я имею в виду, говоря о роли исполнителя, тем более естественной, что роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя.

В истории нашего вида, в истории "сапиенса", книга феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению колеса. Возникшая для того, чтоб дать нам представление не столько о наших истоках, сколько о том, на что "сапиенс" этот способен, книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это, в свою очередь, как всякое перемещение, оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению. Бегство это – бегство в сторону необщего выражения лица, в сторону числителя, в сторону личности, в сторону частности. По чьему бы образу и подобию мы не были созданы, нас уже пять миллиардов, и другого будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. В противоположном случае нас ожидает прошлое – прежде всего политическое, со всеми его массовыми полицейскими прелестями.



Во всяком случае положение, при котором искусство вообще и литература в частности является достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой – хотя мысль эта неоднократно меня посещала, – но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было известных и будущих – попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования. Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина.



Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое – пренебрежение книгами, их не чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью: если же преступление это совершает нация, она платит за это своей историей. Живя в той стране, в которой я живу, я первый готов был бы поверить, что существует некая пропорция между материальным благополучием человека и его литературным невежеством; удерживает от этого меня, однако, история страны, в которой я родился и вырос. Ибо сведенная к причинно-следственному минимуму, к грубой формуле, русская трагедия – это именно трагедия общества, литература в котором оказалась прерогативой меньшинства: знаменитой русской интеллигенции.



Мне не хочется распространяться на эту тему, не хочется омрачать этот вечер мыслями о десятках миллионов человеческих жизней, загубленных миллионами же – ибо то, что происходило в России в первой половине XX века, происходило до внедрения автоматического стрелкового оружия – во имя торжества политической доктрины, несостоятельность которой уже в том и состоит, что она требует человеческих жертв для своего осуществления. Скажу только, что – не по опыту, увы, а только теоретически – я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т.д., т.е. литературы, а не о грамотности, не об образовании. Грамотный-то, образованный-то человек вполне может, тот или иной политический трактат прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг убеждения. Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тоже; Мао Цзедун, так тот даже стихи писал. Список их жертв, тем не менее, далеко превышает список ими прочитанного.



Однако, перед тем как перейти к поэзии, я хотел бы добавить, что русский опыт было бы разумно рассматривать как предостережение хотя бы по тому, что социальная структура Запада в общем до сих пор аналогична тому, что существовало в России до 1917 года. (Именно этим, между прочим, объясняется популярность русского психологического романа XIX века на Западе и сравнительный неуспех современной русской прозы. Общественные отношения, сложившиеся в России в XX веке, представляются, видимо, читателю не менее диковинными, чем имена персонажей, мешая ему отождествить себя с ними.) Одних только политических партий, например, накануне октябрьского переворота 1917 года в России существовало уж никак не меньше, чем существует сегодня в США или Великобритании. Иными словами, Человек бесстрастный мог бы заметить, что в определенном смысле XIX век на Западе еще продолжается. В России он кончился; и если я говорю, что он кончился трагедией, то это прежде всего из-за количества человеческих жертв, которые повлекла за собой наступившая социальная и хронологическая перемена. В Настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор.



III

Хотя для человека, чей родной язык – русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение, я хотел бы теперь переменить тему. Недостаток разговоров об очевидном в том, что они развращают сознание своей легкостью, своим легко обретаемым ощущением правоты. В этом их соблазн, сходный по своей природе с соблазном социального реформатора, зло это порождающего. Осознание этого соблазна и отталкивание от него в определенной степени ответственны за судьбы многих моих современников, не говоря уже о собратьях по перу, ответственны за литературу, из-под их перьев возникшую. Она, эта литература, не была бегством от истории, ни заглушением памяти, как это может показаться со стороны. "Как можно сочинять музыку после Аушвица?" – вопрошает Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, – повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких. "А как после Аушвица можно есть ланч?" – заметил на это как-то американский поэт Марк Стрэнд. Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае оказалось способным сочинить эту музыку.



Это поколение – поколение, родившееся именно тогда, когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда Сталин пребывал в зените богоподобной, абсолютной, самой природой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в этих крематориях и в безымянных общих могилах сталинского архипелага. Тот факт, что не все прервалось, по крайней мере в России, – есть в немалой мере заслуга моего поколения, и я горд своей к нему принадлежностью не в меньшей мере, чем тем, что я стою здесь сегодня. И тот факт, что я стою здесь сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой; вспоминая Мандельштама, я бы добавил перед мировой культурой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом – точнее на пугающем своей опустошенностью месте. И что скорее интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее не многих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным новым, или казавшимся нам таковым, современным содержанием.



Существовал, вероятно, другой путь – путь дальнейшей деформации, поэтики осколков и развалин, минимализма, пресекшегося дыхания. Если мы от него отказались, то вовсе не потому, что он казался нам путем самодраматизации, или потому, что мы были чрезвычайно одушевлены идеей сохранения наследственного благородства известных нам форм культуры, равнозначных в нашем сознании формам человеческого достоинства. Мы отказались от него, потому что выбор на самом деле был не наш, а выбор культуры – и выбор этот был опять-таки эстетический, а не нравственный. Конечно же, человеку естественнее рассуждать о себе не как об орудии культуры, но, наоборот, как об ее творце и хранителе. Но если я сегодня утверждаю противоположное, то это не потому, что есть определенное очарование в перефразировании на исходе XX столетия Плотина, лорда Шефтсбери, Шеллинга или Новалиса, но потому, что кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования. Язык же – даже если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым) – к этическому выбору не способен.



Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле. Он прибегает к этой форме – к стихотворению – по соображениям, скорее всего, бессознательно-миметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства его телу. Но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.



Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он – тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации.



Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому. что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки – посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.

@темы: Библиотека для юношества

---

«Беседы о русской культуре» Ю.Лотмана

[S.R.]

«Беседы о русской культуре» принадлежат перу блестящего исследователя русской культуры Ю. М. Лотмана.

Книга погружает читателя в мир повседневной жизни русского дворянства XVIII — начала XIX века. «Собранье пестрых глав», героями которых стали выдающиеся исторические деятели, цар­ствующие особы, рядовые люди эпохи, поэты, литературные персонажи, связано воедино мыс­лью о непрерывности культурно-исторического процесса, интеллектуальной и духовной связи поколений.



Книга: Источник1 Источник2 Источник3

Цикл фильмов (можно скачать)

@темы: Библиотека для юношества

---

Обмен книжками.

[cyberaleks]

Здравствуйте! Приглашаю всех, кто хотел бы поменяться книжками на мой сайт:

http://www.bookas.ru

Также там есть описание моей коллекции аудиокниг.

Заранее спасибо за визит.
Александр.

@темы: Новости анонсы

---

Лаймен Фрэнк Баум

[Bookmade]

"Сегодня день Рождения не только Михаила Булгакова, но и Лаймена Фрэнка Баума, американского детского писателя, автора книги "Волшебник страны Оз", известной в России под названием "Волшебник Изумрудного города" (в изложении писателя А.М. Волкова)."

Но, как известно, Баум сочинил не одну сказку про страну Оз, а целый цикл. В связи с чем народился вопрос:
какая его сказка Вам ближе всего?
И есть ли аналог/своя версия Волкова, которая нравится столь же сильно/совсем не нравится?

@темы: Точка зрения: опросы, голосования

---

Наше все: Михаил Булгаков. "Эхо Москвы"

[Бенуа]

Программа о выдающихся людях России за последние сто лет.



Ведущий: Евгений Киселев



Гости: Борис Соколов, историк, писатель, доктор филологических наук, автор "Булгаковской энциклопедии".

Михаил Ардов, протоиерей - считает "Мастера и Маргариту" самой большой творческой неудачей Булгакова.



Предисловие



Михаил Булгаков умер от скоротечной болезни почек ранней весной 1940 года, когда ему не было 50 – молодой по нынешним меркам человек. Российская традиция: самые талантливые художники часто уходят из жизни преждевременно. С последних фотографий на нас глядит изможденный старик с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Русская история, которую другой наш знаменитый литератор Арсений Тарковский сравнил с сумасшедшим, который идет за тобою по следу с бритвой в руке, безжалостно преследовала Булгакова при жизни и после смерти. Революция и Гражданская война тяжелым катком проехала по его судьбе, по судьбе его родных и близких. Его книги не издавались десятилетиями, его спектакли снимались с репертуара, запрещались цензурой, возобновлялись и вновь снимались. Его главный роман, «Мастер и Маргарита», вышел почти через 20 лет после его смерти, усилиями его вдовы, Елены Сергеевны, которой помог Константин Симонов и некоторые другие литераторы. Люди постарше помнят, какой фурор произвело появление пусть в урезанной цензурой виде первой части романа в 11-м номере журнала «Москва» за 1966 год, как потом цензура, спохватившись, изымала из второй части публикации в 1-м номере за 1967 год все, что можно было оттуда выдернуть, и как по Москве гуляли экземпляры журнала, к страницам которого были подклеены кусочки самиздатовского машинописного текста с цензурными изъятиями. Спустя несколько лет при поддержке того же Симонова роман вышел уже в почти полном виде, что по тогдашним меркам, политическим и литературным нравам было чудом. Роскошные томики с тремя романами Булгакова, «Белой гвардией», «Театральным романом» и «Мастером и Маргаритой» в середине 70-х ходили по стране как самая твердая валюта, как золотые слитки. Порой казалось, что за эту книгу можно было достать все, что угодно, добиться всего, чего угодно, как и за билет на постановку «Мастера и Маргариты» в театре у Юрия Любимова в театре на Таганке, по которой несколько лет сходила с ума вся Москва. Булгаков был, безусловно, писателем политическим, его книгами советская интеллигенция, вольнодумная молодежь зачитывались как книгами протеста. Драматургическая версия романа «Белая гвардия», пьеса «Дни Турбиных», по странному недосмотру или просто по глупости советской цензуры десятилетиями шедшая на сценах разных театров и даже экранизированная, более других литературных вещей вселяла в умы подрастающих советских поколений уверенность в том, что белая гвардия, белогвардейская интеллигенция были, на самом деле, лучшей частью русского общества, уничтоженной революцией, самыми образованными, честными, порядочными, добрыми людьми. Книги Булгакова расшатывали коммунистический режим. Фильм «Собачье сердце» по одноименной повести с гениальным Евстигнеевым в роли профессора Преображенского, снятый режиссером Владимиром Бортко в разгар перестройки, сделал для крушения коммунистического режима и краха Советского Союза, возможно, не меньше, чем все злободневные публикации тех лет. Неудивительно, что по сей день для ортодоксальных коммунистов и плакальщиков по временам великой Советской империи нет фигуры более ненавистной, чем Михаил Афанасьевич. Новая волна интереса к Булгакову и споров о его творчестве возникла в наши дни, после того, как в 2005 году канал «Россия» показал многосерийную экранизацию романа Булгакова «Мастера и Маргариты», которую одни считают удачной, другие нет, третьи говорят, что роман Булгакова вообще невозможно экранизировать. Слишком много в нем мистики и просто черной магии. Мистического в судьбе Булгакова было и вправду много – от знаменитой фразой «рукописи не горят» до истории про последнее пристанище писателя. На могиле Булгакова, что в старой части Новодевичьего, лежит гранитная глыба, которая прежде была на могиле Гоголя, которая находится там же по соседству. «Укрой меня, Гоголь, своей шинелью», - сказал однажды Булгаков, и так оно и случилось.

Текст передачи

Е.КИСЕЛЕВ – На самом деле, отношение к Булгакову, которое сейчас является, ну, почти сакральным – ну, в определенных, во всяком… у определенной части читающей публики, определенной части интеллигенции, было не всегда таким. Ну, например, кто читал нашумевшую в свое время, я бы даже сказал, скандально нашумевшую книжку покойного Валентина Катаева «Алмазный мой венец», прекрасно помнят, что под псевдонимом Синеглазый там выведен Михаил Булгаков, и Катаев ему посвящает ему как и строки, написанные, скажем так, в превосходной степени, так и строки, полные язвительности, например, он пишет о том, как Булгаков, когда поставили во МХАТе «Дни Турбиных», и когда он разбогател, каким щеголем он ходил, и как в этом щегольстве выглядел провинциально. Слезкин, который был одним из близких в 20-е годы к нему людей, оставил воспоминания тоже, полные таких, язвительных строк. Но с другой стороны, есть и совсем иные строки, посвященные Михаилу Афанасьевичу, в том числе, Ваш покойный отец, Виктор Ардов…



М.АРДОВ – Да, да, он его очень почитал, да.



Е.КИСЕЛЕВ – Очень много хорошего написал – это я говорю моему гостю протоиерею отцу Михаилу Ардову. Но почему… я должен сразу признаться, почему помимо признанного авторитета Булгаковеда, автора многих книг, доктора филологических наук Бориса Соколова у меня сегодня священник отец Михаил Ардов – потому что в своей литературной, публицистической деятельности он тоже, как я уже сказал, написал несколько неожиданных, я бы сказал, строк о самом главном романе, о «Мастере и Маргарите», и в общем, если… простите, вот сейчас у меня прямо в руках Ваша книжка, «Возращение на Ордынку», где есть это…



М.АРДОВ – Я только что переиздал, надо сказать, эту вещь.



Е.КИСЕЛЕВ – Переиздали, да?



М.АРДОВ – Не эту, а статью, конечно.



Е.КИСЕЛЕВ – Ага. Так переиздали в том же…?



М.АРДОВ – Абсолютно, слово в слово.



Е.КИСЕЛЕВ – Слово в слово. Начинает… Называется эта статья «Прочтение романа», заметьте, господа, написана она в 1981 году, и я сейчас не буду ее зачитывать, но там достаточно прочитать первую фразу: «Я решился наконец написать о самом большом разочаровании, которое постигло меня за всю мою, так сказать, читательскую жизнь». Вот, такими словами в свое время отец Михаил Ардов открыл свою статью «Прочтение романа», посвященную роману Булгакова, который он по сих пор, как я понимаю, считает большим, самым большим своим читательским разочарованием.



М.АРДОВ – Безусловно.



Е.КИСЕЛЕВ – Мы сейчас об этом поспорим, но прежде всего, как я уже сказал, отношение к Булгакову не у всех такое, сакральное. И во всяком случае, отчасти Михаил Ардов тому пример. Сейчас у нас будет голосование и вопрос я объявлю через несколько секунд. Итак, вопрос: чего больше, на ваш взгляд, принесло России творчество Михаила Булгакова, пользы или вреда? Если вы считаете, что пользы, звоните 660-01-13, если вы считаете, что вреда – 660-01-14. Голосование идет, через несколько минут объявим результат. Так вот, как я понимаю – Вы меня поправьте, отец Михаил – вещь еретическая, антихристианская, бесовская.



М.АРДОВ – Я… Ну, дело в том, что, ну, понимаете, в чем дело, я когда написал об этом, я ее просто, вот эту всю часть, я ее просто отстранил, потому что у меня есть такая специальная теория, что всякое выведение Господа Иисуса Христа в художественной литературе есть выведение Антихриста. Это включает и Достоевского, и уж тем паче, Блока, потому что в Евангелии сказано: «Если вам скажут, вот, что я появлюсь вот так-то и так-то, т.е. с неба. Если вам скажут, что вот там-то я, там-то – не верьте, это не я». Поэтому…



Е.КИСЕЛЕВ – Т.е. Ваши претензии не религиозного свойства?



М.АРДОВ – Абсолютно. Абсолютно. Я считаю, что это огромная писательская неудача. Мало того, мне представляется, что из-за того, что сейчас в наше время, и даже тогда, когда он публиковался, уже в это время имя Иисус Христос было брендом, как оно и сейчас является, когда всякие негодяи, жулики, там, «Коды да Винчи», вытаскиваются какие-то, значит, еретические, значит, отвергнутые церковью Евангелия, то…



Б.СОКОЛОВ – Ну а что, Булгаков, значит, тоже жулик?



М.АРДОВ – Нет, нет. Потому что тогда это брендом не было. Это абсолютно нет. Он совсем не жулик, он просто попал… оттого, что это не было напечатано в 30-е, там, когда он это писал, и это не было брендом и в 60-х годах. Но сейчас это уже, так сказать, он, как бы, идет в этом ряду вольно-невольно. И вот эта… и мне кажется, что этот роман, очень талантливый, но в принципе неудачный, заслоняет его другие гораздо более лучшие вещи. И у читателя… ну правда, слава Богу, вот «Собачьему сердцу» повезло – «Собачье сердце» не самая лучшая его вещь. А я считаю, что, вот «Дьяволиада» и самый, на мой взгляд… «Записки покойника», которые называются «Театральный роман», они просто заслонены вот этим…



Е.КИСЕЛЕВ – А «Белая гвардия»?



М.АРДОВ – «Белая гвардия» мне не так нравится, мне гораздо… я считаю, что «Белая гвардия» в качестве пьесы гораздо лучше, чем в качестве романа.



Е.КИСЕЛЕВ – Я напоминаю, у нас идет голосование. Мы сформулировали вопрос следующим образом: чего, по вашему, больше принесло России творчество Михаила Булгакова – пользы или вреда? Под вредом я имею в виду, в том числе, и то, что его произведения, с точки зрения ортодоксальных коммунистов и не только ортодоксальных коммунистов, и, скажем так, неоимпериалистов, послужили в некотором смысле победе либеральных идей в конце 80-х, распаду Советского Союза, окончанию коммунистической власти – являлись весьма мощным фактором влияния на демократическую интеллигенцию, которая выступила на рубеже 80-х и 90-х годов одной из важнейших движущих сил перемен в нашей стране, которые привели к тому, что мы живем сейчас так, как живем. В значительной степени. Еще несколько секунд продлится голосование. Ваше мнение по поводу – я обращаю вопрос к другому моему гостю, филологу, историку творчества Булгакова Борису Соколову. Ваше мнение по поводу тех нареканий, которые…



Б.СОКОЛОВ – Ну, я могу сказать…



Е.КИСЕЛЕВ – Вы знакомы, вообще, с этой статьей Михаила Ардова?



Б.СОКОЛОВ – Нет, статью я, как говорится, не читал, но скажу.



Е.КИСЕЛЕВ – Ага, понятно. Это по коммунистически.



Б.СОКОЛОВ – Значит, что я скажу. Я хочу сказать, что я бы не подходил к литературе так утилитарно, приносит она пользу или вред. На мой взгляд, пользу приносит хорошая литература – т.е. литература, которую читают, которая находит своего читателя. Т.е. с этой точки зрения, наверное, какую пользу приносит и Дарья Донцова, там, вот… и Акунин, там, многие другие авторы массовой литературы. Булгаков же, он… то, что действительно этот роман не неудача, доказывает то, что его с удовольствием продолжают читать и сегодня, через 40 лет после его публикации – как раз в этом году исполнилось 40 лет с момента его первой публикации в журнале «Москва». И раз это так, раз Булгаков остается самым востребованным писателем, наверное, той эпохи – 20-х, 30-х годов, по-моему, никого там больше не читают в таком объеме…



М.АРДОВ – А Зощенко?



Б.СОКОЛОВ – Да нет, Зощенко в таком объеме не издают даже все-таки.



Е.КИСЕЛЕВ – Между тем, закончилось голосование. 91 процент участников нашего телефонного голосования считают, что больше пользы принес Булгаков России своим творчеством, и 9 процентов считают, что больше вреда. Так что все симпатии на стороне творчества Булгакова.



Б.СОКОЛОВ – Ну, здесь интересны, на самом деле, эти 9 процентов – они интереснее, по своему.



Е.КИСЕЛЕВ – Безусловно.



Б.СОКОЛОВ – Но я хочу сказать, что у Булгакова как раз самые популярные – это те произведения, которые Вам меньше всего нравятся, т.е. «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце».



М.АРДОВ – А «Собачье сердце» как раз мне нравится!



Б.СОКОЛОВ – Не, ну Вы сказали, что не самое удачное.



М.АРДОВ – Не самое. Нет, это не самое.



Б.СОКОЛОВ – Да. Вот, а я бы не сказал, что это неудача. Мне кажется, что здесь, конечно, огромной популярностью… язык… (пауза) Продолжать?



Е.КИСЕЛЕВ – Да-да.



Б.СОКОЛОВ – Язык произведения, он очень, так сказать, отшлифованный, емкий, он простой, но за этой простой как раз очень большая работа творческая стоит.



Е.КИСЕЛЕВ - Кстати, вот несколько реплик. У нас было голосование, 9 процентов участников голосования высказались в том духе, что Булгаков нанес своим творчеством России больше вреда, чем пользы. И вот Лена из Москвы ехидно так замечает: «Вчера утром 9 процентов слушателей проголосовали за то, что они не против пыток. Мне интересно, это совпадение – это те же самые, или нет?» «Господин Киселев и компания, вы, кажется, решили вместе с «белой звездой» вернуть и «белую дурь», хотя вам элементарно должно было прийти в голову, почему же они проиграли». Ну, Вы знаете, мы ничего возвращать не хотим… что было, то было, история не знает сослагательного наклонения, мы сейчас не обсуждаем причины поражения белогвардейского движения, добровольческого движения. Наверное, Вы, Лида – это Лида из Москвы написала – Вы, Лида, во многом правы, имею в виду, что белая гвардия и поражение белой гвардии было предрешено. Хотя… хоть история не знает сослагательного наклонения, но мы знаем примеры того, что какого-то маленького случая, у какого-то маленького стечения обстоятельств достаточно в истории для того, чтобы очень большие события повернулись совершенно не в ту сторону, куда люди ожидают. Вот пошел бы, предположим, в свое время… пошла бы Добровольческая армия не туда, куда хотел Деникин, а туда, куда предлагал Врангель – на соединение с основными силами Колчака, т.е. на северо-восток – Бог его знает, как дело бы завернулось бы в Гражданскую войну. Ну, не об этом сегодня речь. Вот, мы говорили о том перед перерывом, что у одного из моих гостей – а я напомню, у меня сегодня Борис Соколов, доктор филологических наук, автор многих книг о Булгакове, и протоиерей Михаил Ардов…



М.АРДОВ – Автор одной статьи о Булгакове (смеется)



Е.КИСЕЛЕВ – Нет, автор многих книг, в том числе, в том числе и вот той, которая у меня была в руках, «Возвращение на Ордынку», в которой отец Михаил раскритиковал, причем в то время, когда это было чрезвычайно опасно, когда он шел, можно сказать, против мэйн-стрима, как сейчас принято говорить, против основного течения интеллигентской мысли, которая превозносила Булгакова, а в 81 году протоиерей Михаил Ардов написал статью, в которой называл роман Булгакова самым большим литературным разочарованием, которое постигло его за всю его читательскую жизнь. И вот…



М.АРДОВ – И она очень долго лежала, потому что Вы понимаете, что в 81-м году ее и не напечатали нигде, как Вы понимаете.



Е.КИСЕЛЕВ – Ну разумеется, разумеется. Но тем не менее, вот Вы хотели объяснить, собственно…



М.АРДОВ – Да. Я хотел объяснить, в чем, значит, я…



Е.КИСЕЛЕВ – Мы договорились до того, что речь не идет о претензиях, скажем так…



М.АРДОВ – Да, хотел сказать об этом… да, это уже вкусовое. Мне, например, кажется…



Е.КИСЕЛЕВ – …религиозного свойства.



М.АРДОВ – …что этот кусок, там, три печатных листа, вот, о Понтии Пилате довольно претенциозно написано, и человек, который это написал, ну, как бы, не может называться уж так прямо Мастером – ну это тоже вкусовое. Ну вот, что гораздо интереснее, на мой взгляд, гораздо существеннее, и в чем мое разочарование: совершенно понятно – мне, во всяком случае, думаю, и кому-то другому – что Михаил Афанасьевич Булгаков – советскую власть не любил. Он, так сказать, считал, что там Швондеры, Шариковы и т.д. Он понимал, что белая гвардия потерпела поражение. И вот, как сказать, как некий замысел, он решил вот в эту Москву 30-х – да, это начало 30-х годов, да, там…



Б.СОКОЛОВ – Ну, вообще, там все-таки 29-й год – основное действие романа.



М.АРДОВ – Вот. Он призвал Сатану с целой свитой чертей.



Е.КИСЕЛЕВ – Наказать…



М.АРДОВ – Да. Как бы, как сказать…



Е.КИСЕЛЕВ – …безбожников большевиков.



М.АРДОВ – Ну навести, там, поэтому, что-то такое, вот, проделать. И в результате… да, это он сделал, но он, как я понимаю, испугался. Потому что а куда-то надо было их напустить-то? Не в Торгсин, не в «Союз писателей», не в… этот самый… не в этот… «Мюзик-холл», а на Лубянку, в Кремль и в такие места – вот там бы интересно, что бы они делали. Но за такой сюжет – а он все-таки собирался жить в России, он понимал, что могут уничтожить со всеми сгораемыми, несгораемыми рукописями. И в результате, так сказать – вот, написано это с блеском, как он пишет, совершенно я согласен с нашим собеседником, что стиль Булгакова замечателен, прост, глубок, остроумен, это один из моих любимейших писателей, Булгаков – я просто эту вещь… но представьте себе… вот я бы сказал так, вот представьте себе: вот, Александр Сергеевич Пушкин придумал «Медный всадник» и стал писать поэму, но в последний момент подумал: «Как это? Вот Петр, это же оскорбление величества…» - кстати, его и не напечатали, «Медного всадника», сразу, как мы помним. И тогда вместо фальконетова монумента за Евгением гоняется один из этих каменных львов. И вы представьте себе, что бы это была за поэма – все, вроде бы, тоже самое? Да не то же самое. И вот в этом, я считаю, огромная неудача этой вещи.



Е.КИСЕЛЕВ – Людмила из Москвы пишет: «Отец Ардов – истинный представитель церкви, которая предала анафеме гордость России Льва Толстого».



М.АРДОВ – (усмехается)



Е.КИСЕЛЕВ – Вы, кстати, не представитель этой церкви, да?



Б.СОКОЛОВ –



М.АРДОВ – Ну нет, я думаю, что я, как раз, может быть, представитель этой церкви, а Московская патриархия – это нечто новое, которое… которое товарищ Сталин в 43-м году учредил. Что же касается анафемы Льва Толстого, то это тоже чушь – его отлучили от церкви в самой-самой мягкой формулировке, никогда ему анафема не возглашалась, это только интеллигентские иллюзии. И главным противником отлучения его от церкви был не кто-нибудь, а умнейший человек Константин Петрович Победоносцев, который…



Е.КИСЕЛЕВ – Да что Вы говорите!



М.АРДОВ – …прекрасно понимал, что это будет для него…



Б.СОКОЛОВ – Ну да, и прототип одного из главных героев «Анны Карениной», да?



М.АРДОВ – Вот. Значит, он это прекрасно…



Е.КИСЕЛЕВ – Победоносцев – прототип «Карениной»…



Б.СОКОЛОВ – Да.



М.АРДОВ – Значит, и вот… вот, так сказать, он понимал, что это прибавит Толстому славы, что это был пиар-ход, как бы сказали теперь.



Е.КИСЕЛЕВ – Теперь я прошу Бориса Соколова возразить.



Б.СОКОЛОВ – Ну, конечно, здесь правильно сказано, что если бы действие, допустим, Булгаков перевел в Кремль или на Лубянку, и если бы этот текст стал кому-либо известен, даже и без публикации, то очевидно, на Лубянку бы отправился очень скоро и он сам, и вряд ли он оттуда вернулся. Вот, Булгаков все-таки думал этот роман публиковать, поэтому там политических аллюзий полно, они достаточно крепко зашифрованы. Т.е. для понимающего человека они даны, для человека менее знакомого просто, вот, с тем слоем, который использовал Булгаков, они не видны. Например, кто прототип Воланда? Один из прототипов Воланда – это Владимир Ильич Ленин. Есть такой эпизод, как помните, когда гоняются за Воландом, после сеанса в «Варьете», его ищет знаменитая милицейская ищейка пес Туз Бубен. Правильно? Вот в архиве Булгакова я нашел вырезку из газеты «Правда» от 7 ноября 1921 года, там были мемуары некоего Шотмана, который ведал охраной Ленина в 1917 году, когда тот скрывался от Временного правительства как подозреваемый германский шпион. И вот, Шотман пишет, что Ленина искали сотни буржуазных обывателей, а также знаменитая полицейская ищейка пес Треф. Вот, это же не случайно все. Или, например, такой персонаж, как Савва Потапович Куролесов – помните такой, да? – который валютчиков уговаривает валюту сдавать, и читает «Скупого рыцаря». Знаете, как он в ранней редакции, какое у него бывает имя, фамилия и отчество?



Е.КИСЕЛЕВ – Какое?



Б.СОКОЛОВ – Илья Владимирович Акулинов. Но это уж слишком ясно указывало на Владимира Ильича Ульянова, и Булгаков все-таки так уж дразнить гусей не стал, и поэтому он его заменил. Но там остался вот этот пушкинский текст «Скупого рыцаря» - это тоже намек на Ленина. Был такой очерк про Ленина, в 1931 году опубликован в парижском журнале или газете – я не помню, что это было – «Иллюстрированная Россия». Там, значит, такой эпизод приводился: к Ленину приходят его товарищи и говорят: «Как же так, Владимир Ильич, рабочие, их дети, семьи голодают, им очень плохо, ради чего ж мы тогда делали революцию?» А Ленин говорит: «А никто и не обещал, что им, значит, будет хлеб. Они должны сами его зарабатывать. Вот пусть идут в продотряды, завоевывают сами» - это, вот, практически аллюзия на «Скупого рыцаря», который… которого даже вдова не умолила. Или вот, например, финал романа, от которого Булгаков – ну, похоже, он даже от него не отказался, во всяком случае, вот мы сейчас недавно в «Вагриусе» издали весь текст романа «Мастер и Маргарита» - от самых ранних набросков и до последнего текста – вот уже. Т.е. все там тексты. Это, вот, когда Воланд покидает Воробьевы горы, озирает Москву, и их атакуют аэропланы. И Коровьев предлагает, значит, так свистнуть, чтобы их смести с лица земли, а Воланд говорит: «Нет, не разрешаю», оглядывает панораму Москвы с Воробьевых гор и говорит: «Он правильно делает свое дело, нам здесь делать больше нечего, нам пора». Ну конечно, некоторые наивные исследователи полагают, что это он так отзывается о пилоте истребителя. Ну, конечно, можно думать и так, но я так думаю, что он все-таки отзывается о том человеке, который правит в Москве, и после которого, действительно, делать им там больше нечего. Вот когда Булгаков этот текст прочел в 39-м году в узком кругу своих товарищей – вот именно эту главу, он три вечера читал – там ему товарищи знающие сказали «ни в коем нельзя наверх подавать Сталину, очень плохие последствия могут быть». Но после этого, как из одной рукописи Елена Сергеевна этот текст убрала, из одного экземпляра. Но в одном осталось – вот, непонятно, как с ним там поступать. Но это тоже достаточно, я говорю…



М.АРДОВ – Но понимаете…



Б.СОКОЛОВ – Т.е. там скрытая сатира-то есть, другое дело – ее прочитывать нужно усилие….



М.АРДОВ – Ну есть она, но для великого романа кукиш в кармане – это недостойно.



Б.СОКОЛОВ – Да нет, простите, ну это… там, простите, Булгаков все-таки писал этот роман не для того, чтобы поиметь Ленина, там, или Сталина. Он это делал по ходу дела. Он же решал какие-то, так сказать, наверное, более широкие философские вопросы. Мы же, так сказать, этот роман читаем отнюдь не потому, что мы видим там эти политические аллюзии, тем более, их там десятки лет никто не видел, пока их там не открыли тем или иным образом исследователи…



Е.КИСЕЛЕВ – Ну, я думаю, что здесь с Вами сложно согласиться. Я думаю, что роман обрел такую чудовищную популярность в середине 70-х – в начале 80-х, в эти застойные годы не только потому, что в отсутствие Библии…



Б.СОКОЛОВ – Ну да, многие знакомились с Евангелием от Воланда, да.



(говорят одновременно)



Е.КИСЕЛЕВ – …это критическая история…



Б.СОКОЛОВ – Это понятно.



Е.КИСЕЛЕВ – Но и были колоссальные аллюзии.



Б.СОКОЛОВ – Нет, аллюзии – ну, сатирический момент, да.



Е.КИСЕЛЕВ – Тогда были свои «массолиты», свои «Варьете», свои Варенухи, свои…



Б.СОКОЛОВ – Нет, ну «массолит»-то да, «массолит»-то был. Так они и сейчас остались.



Е.КИСЕЛЕВ – Чего только не было. Они и сейчас остались, да.



Б.СОКОЛОВ – «Варьете», да. Варенуха, я думаю, тип бессмертный…



М.АРДОВ – Нет, ну там…



Е.КИСЕЛЕВ – И Берлиоз, и…



Б.СОКОЛОВ – Алоизий Магарыч тоже не умирает.



М.АРДОВ – Он… я Вам… я говорю…



Е.КИСЕЛЕВ – Тоже не умирает, я согласен.



М.АРДОВ – …мои претензии…



Б.СОКОЛОВ – Но здесь, мне кажется, было сочетание и того, и другого. Часть людей воспринимала его, прежде всего, как роман философский, другие – как роман…



Е.КИСЕЛЕВ – Сатирический.



Б.СОКОЛОВ – Сатирический. Третьи – просто как приключенческий такой, забавный роман, типа «12 стульев», там, юмористический…



Е.КИСЕЛЕВ – Да, были такие, мне с такими приходилось сталкиваться.



Б.СОКОЛОВ – Т.е. этот роман, он предполагает множество уровней. Т.е. его может воспринимать самый примитивный читатель на своем уровне – нельзя сказать, что он его неправильно будет воспринимать, потому что этот пласт в нем тоже присутствует, и в авторском замысле присутствует. И он, так сказать, годен и для самой рафинированной публики, но которая там будет учитывать всегда свое. В этом, в общем-то, и секрет, по-моему, неумирающей популярности романа, причем не только в России, но и в других странах. Вот, например, в Польше, если мне память не изменяет, был один опрос несколько лет назад – так вот, Булгаков там оказался самым популярным из всех иностранных писателей.



Е.КИСЕЛЕВ – Это интересно. Итак, все-таки, Ваша позиция: роман Булгакова «Мастер и Маргарита» - это творческая неудача, Вы считаете его великим произведением?



Б.СОКОЛОВ – Да, я считаю его великим произведением, наверное, самым, может быть, самым великим русским романом ХХ века.



Е.КИСЕЛЕВ – Хорошо. Запомним это. Сейчас я хочу послушать звонки наших слушателей. Пожалуйста, вы можете сейчас позвонить в студию и задать вопрос или высказаться о ходе сегодняшней дискуссии. Телефоны наши – для москвичей 783-90-25, для немосквичей 783-90-26. Пожалуйста. Говорите, Вы в эфире!



СЛУШАТЕЛЬ АНДРЕЙ – Алло! Алло!



Е.КИСЕЛЕВ – Да, пожалуйста.



СЛУШАТЕЛЬ АНДРЕЙ – Меня зовут Андрей Лаврентьев, я из Черноголовки. Здравствуйте, Евгений Алексеевич, здравствуйте, уважаемый филолог и уважаемый отец Михаил.



Е.КИСЕЛЕВ – Да, а что… что… у Вас вопрос, или у Вас реплика?



СЛУШАТЕЛЬ АНДРЕЙ – У меня реплика такая: знаете, я считаю, что роман Булгакова «Мастер и Маргарита» - он сильный по своей сути, но я еще хочу одну вещь отметить. Что психологическое состояние, при котором человек, писатель, может писать подобные романы… Вы знаете, наподобие Федора Михайловича Достоевского. Вы согласны, уважаемый филолог и уважаемый отец Михаил, вот, что у Булгакова было подобное состояние душевное при написании такого романа сильного, т.е. который обличает и власть, и вот, народ простой, т.е. который борется, да, с властью теми или иными способами…



Е.КИСЕЛЕВ – Понятно. Вопрос Ваш понятен. Пожалуйста, ответьте, отец Михаил.



М.АРДОВ – Вы знаете, я думаю, что психология писателя, да и тем более еще живущих в разные исторические… ну вот можно, наверное, что-то найти общее, но… мне кажется, это не продуктивная тема для рассуждений – душевное состояние Достоевского, пишущего, к примеру, «Бесы», и Булгакова, пишущего «Мастер и Маргариту». Ну, может быть, для какого-нибудь психиатра…



Е.КИСЕЛЕВ – А Вы что скажете?



Б.СОКОЛОВ – Да мне кажется, что все-таки от Достоевского Булгаков довольно далек в «Мастере и Маргарите», хотя вот, например, его друг Павел Сергеевич Попов, филолог тоже, философ, когда впервые прочитал роман целиком, уже после смерти Булгакова, в 40-м году, по горячим следам, писал, что роман, значит, действительно, там, гениальный, завораживающий. Но вот одна беда: уж очень он реакционный, прямо как «Бесы» Достоевского, и у Булгакова все также, вот, открыто, как у него. Что должно пройти сто лет, прежде чем его опубликуют, но хранить его надо, как вот, храним, там, мы разные реликвии…



Е.КИСЕЛЕВ – А сколько у нас не публиковались «Бесы» в Советском Союзе?



Б.СОКОЛОВ – В Советском Союзе они не публиковались, я думаю, лет 30, потому что, вот, где-то 56-го года было серенькое это собрание, 10-томное.



М.АРДОВ – А там, по-моему, «Бесов» и не было.



Б.СОКОЛОВ – Нет, там есть «Бесы».



Е.КИСЕЛЕВ – Есть, есть.



М.АРДОВ – Там есть, есть «Бесы», да?



Б.СОКОЛОВ – Там они без главы «У Тихона»…



Е.КИСЕЛЕВ – «У Тихона», да, да.



Б.СОКОЛОВ – …но это вопрос сложный, потому что он текстологически до конца не решаем. Но, как говорится, у Булгакова тоже, например, «Мастер и Маргарита» роман не законченный, и там, в принципе, нет канонического текста. Вся беда в том, что действительно, сколько текстологов будут готовить вот этот канонический текст, столько вариантов этого текста и будет.



Е.КИСЕЛЕВ – Ну, у многих, у многих выдающихся произведений советской литературы нет канонического текста.



Б.СОКОЛОВ – Нет, которые не публиковались, это вполне естественно. А Булгаков его не завершил, он же был смертельно болен, и…



Е.КИСЕЛЕВ – Нет, ну, скажем, у «Тихого Дона» нет канонического текста, потому что…



Б.СОКОЛОВ – У «Тихого Дона»…



М.АРДОВ – Даже канонического автора нет… (смеется)



Б.СОКОЛОВ – …вообще, сейчас все-таки все больше идея, что там были как минимум два соавтора…



Е.КИСЕЛЕВ – Да, ну давайте сейчас не будем…



Б.СОКОЛОВ – Это вопрос другой, стоит один раз, да…



Е.КИСЕЛЕВ – Дойдем до буквы «Ш», поговорим о Шолохове, об авторстве «Тихого Дона».



Б.СОКОЛОВ – Да. Да. А что касается Булгакова – я говорю, ну, мне трудно сказать, насколько у него была психология такая же, как у Достоевского. Мне кажется, все-таки не такая. Булгаков был, если угодно, более нормален, более привержен к норме. У Достоевского все-таки жизнь была гораздо более изломана, ну, во всех отношениях…



М.АРДОВ – А кроме того…



Б.СОКОЛОВ – Психологически трудная.



М.АРДОВ – …Достоевский был все-таки религиозен, хотя у меня к нему есть претензии…



Б.СОКОЛОВ – Булгаков…



Е.КИСЕЛЕВ – А Булгаков не был религиозен?



М.АРДОВ – А Булгаков… вот это, кстати, кризис… это кризис русской церкви, чтобы вот такой…



Б.СОКОЛОВ – Я могу сказать, что у Булгакова…



М.АРДОВ – …сын был у профессора духовной академии.



Е.КИСЕЛЕВ – Да, правда.



Б.СОКОЛОВ – …где-то… он колебался между верой и неверием.



Е.КИСЕЛЕВ – Афанасий Булгаков был отцом Булгакова, был профессором…



М.АРДОВ – Духовной академии, да.



Б.СОКОЛОВ – Да, профессором Киевской академии, да.



Е.КИСЕЛЕВ – Профессором, доктором богословия…



Б.СОКОЛОВ – Да. Я хочу сказать, что Булгаков, в 1910-е годы он был неверующим, согласно показаниям его сестры. В 20-е годы, согласно показаниям его дневника, он верил. В 30-е годы, судя по всему, он уже не верил, к моменту смерти, потому что своему другу Сергею Ермолинскому он признавался, что «я не церковник и не теософ». И он не был отпет – это все-таки тоже довольно большой показатель, потому что человек верующий хотя бы как-то, даже не канонически православный, все-таки, наверное, предпочтет, чтобы его…



Е.КИСЕЛЕВ – Да, и Елена Сергеевна, которая была очень чутка к его…



М.АРДОВ – Нет, есть еще момент. В 40-м году храмов в Москве можно было, я думаю, перечесть по пальцам двух рук, и так сказать, этот вопрос тоже… это все-таки был 40-й год, а не 20-й. И не 2007-й.



Б.СОКОЛОВ – Я понимаю, но если было бы желание, этот вопрос решить можно было.



Е.КИСЕЛЕВ – Но я хотел сказать, что Елена Сергеевна Булгакова, которая очень ревностно относилась ко всему, что связано с Михаилом Афанасьевичем, она не поставила креста у него на могиле. И вот она положила эту перевернутую Голгофу, которая раньше была на могиле Гоголя, крестом вниз. И там только табличка с надписью «Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков».



Б.СОКОЛОВ – Да, при том, что на Новодевичьем кладбище кресты стоят, и их ставили и в советское время, и…



Е.КИСЕЛЕВ – Ставили и в советское время, и высекали на надгробиях… Ну что ж, в оставшиеся пять минут до конца нашей программы еще одно голосование – все-таки вернемся к спору, который возник у нас в самом начале, это спор по поводу произведения «Мастер и Маргарита». У нас Борис Соколов, автор многих книг о Булгакове, доктор филологических наук, считает, что это произведение великое, а отец Михаил Ардов считает, что это произведение – творческая неудача Булгакова. Итак, великое произведение – 660-01-13, творческая неудача – 660-01-14. Голосование пошло. Итак, вот Вы сейчас об актерстве заговорили, пока шла заставка нашего «Рикошета». Я должен сказать, что у Вас в этой книжке есть еще одна статья, о том… где Вы ругаете актерство, театр и кино. Что, как бы, дело совсем не богоугодное, а даже скорее наоборот – так?



М.АРДОВ – Канонически просто запрещенные.



Е.КИСЕЛЕВ – Так, отец Михаил?



М.АРДОВ – Канонически… актеров на кладбищах не хоронили!



Е.КИСЕЛЕВ – Да что Вы говорите!



М.АРДОВ – Конечно. Более… более с христианской точки зрения отвратительной профессии, чем актер, быть не может, потому что дело христианина – это очищать себя самого и…



Е.КИСЕЛЕВ – Так вот что сейчас… если Вас Ваш двоюродный брат, Алексей Баталов…



М.АРДОВ – Почему? Он мой единоутробный брат, он это прекрасно знает…



Е.КИСЕЛЕВ – Ой, простите, единоутробный брат. Извините, извините, я…



М.АРДОВ – Меня всегда с ним стравливают по этой части…



Е.КИСЕЛЕВ – А Вы с ним никогда не ссоритесь на эту тему, отец Михаил?



М.АРДОВ – А зачем? Так сказать, это совершенно… ну, у него такое… ну, такой вот он, у него такое дарование. Сейчас такое время. А вообще-то, понимаете…



Е.КИСЕЛЕВ – Но противное христианству дарование?



М.АРДОВ – Да, конечно. Конечно. Это вредно для себя. Он может играть каких-то положительных героев и т.д., и т.д., но для человека это очень вредно. Это вообще женская, кстати, профессия – мужчина же, это…



Е.КИСЕЛЕВ – Ну, а раньше…



Б.СОКОЛОВ – Ну а ежели актер, например…



Е.КИСЕЛЕВ – Актеры были только мужчины.



Б.СОКОЛОВ – …исполняет религиозные песни? Это хорошо или плохо?



М.АРДОВ – По-моему, чудовищно.



Б.СОКОЛОВ – Чудовищно.



Е.КИСЕЛЕВ – Ну что ж, я еще раз напомню, у нас…



М.АРДОВ – Да и песни-то эти…



Е.КИСЕЛЕВ – …голосование на тему, роман Булгакова «Мастер и Маргарита» - это великое произведение, как считает один из моих сегодняшних гостей, доктор филологических наук и специалист по творчеству Булгакова Борис Соколов, или творческая неудача, как минимум, не говоря уже о существенных претензиях к религиозной части этого романа, как говорит Михаил Ардов. Голосование завершилось, результат его, в общем, абсолютно очевиден…



Б.СОКОЛОВ – Предсказуем.



Е.КИСЕЛЕВ – Предсказуем, да, и я понимаю, что Вы отдаете себе отчет, отец Михаил, что защищали точка зрения…



М.АРДОВ – Непопулярную.



Е.КИСЕЛЕВ – Непопулярную, и тем не менее, ее поддержали 16,5 процентов позвонивших нам в студию радиослушателей.



М.АРДОВ – Довольно много.



Е.КИСЕЛЕВ – Тем не менее, 83, 5 процента поддерживают Вас, точка зрения моего гостя Бориса Соколова, автора многих книг о Булгакове, что это великое произведение.



Б.СОКОЛОВ – Да, что интересно, если сравнить с предыдущим отчетом… опросом, то получается, что примерно 9 процентов тех, кто счел, что роман все-таки полезен для России, великим его не считает.



(смеются)



Е.КИСЕЛЕВ – Да, это справедливо.



М.АРДОВ – Но я думаю, что тут не все совпадает, как в том случае с пытками.



Б.СОКОЛОВ – Ну конечно, да.



Е.КИСЕЛЕВ – Да, наверное. Ну вот, еще несколько реплик. «Вы так ненавидите роман Булгакова, что даже не замечаете, как в нем посрамлена Лубянка, гоняющаяся за призраками» - пишет Наташа из Москвы. А Денис из Самары – в Ваш огород, отец Михаил…



М.АРДОВ – Да, да, понимаю.



Е.КИСЕЛЕВ – …бросает камень: «Да уж лучше уж пусть…» Вот так вот, дословно «Да уж лучше уж пусть попы бородатые в школе преподавать будут, чем Булгакова изучать – так, наверное, Ваш гость думает». Но это уже не о Булгакове…



М.АРДОВ – Нет, нет. Если минута есть… Я против преподавания Закона Божьего в светской школе! Это отдельная тема. Как раз…



Б.СОКОЛОВ – Я тоже, кстати сказать, как человек верующий, против такого преподавания.



М.АРДОВ – Это вызовет обратный эффект, это будет сопротивление. Ни в коем случае!



Б.СОКОЛОВ – Ну как известно, больше всего атеистов выходило из…



М.АРДОВ – Конечно. Тем более, что в России…



Е.КИСЕЛЕВ – Да, и между прочим, Иосиф Виссарионович Сталин, да и не он один…



М.АРДОВ – Вышел, да. А Белинский, Чернышевский?



Е.КИСЕЛЕВ – Вышел из стен семинарии. И в церковном хоре пели и сталинские подручные Ворошилов…



М.АРДОВ – Да нет, вот это отдельная тема…



Е.КИСЕЛЕВ – Маленков…



М.АРДОВ – Сегодня, да, не будем.



Е.КИСЕЛЕВ – И не он один.



М.АРДОВ – Вот я против этого. Но увы, это уже, к сожалению, не от нас зависит. Но я думаю, что все-таки здравый смысл победит, и преподавания такого не будет.



Е.КИСЕЛЕВ – Ну что ж, я благодарю моих гостей. Я напомню, сегодня мы говорили о Булгакове, спорили о романе «Мастер и Маргарита». В гостях у меня были отец Михаил Ардов и доктор филологических наук Борис Соколов. До встречи в следующее воскресенье.



Источник@

@темы: Интервью

---

Книжки-путешественницы

[Bookmade]

Писатель Пауло Коэльо везде оставляет книги - в парках, на автобусных станциях, в ресторанах и прочих местах, где их могут отыскать случайные читатели:



"У меня однажды книжные полки сломались. Я посмотрел на гору книг на полу и подумал: "Зачем они мне? Производить впечатление на друзей?". Нет, книги должны путешествовать."



Источник@

---

Классики в метро

[Bookmade]

На 8 станциях метро в Мадриде можно брать книги для чтения. Однако лишь немногие пассажиры пользуются этой услугой.

Если читатель не идет в библиотеку, то библиотека идет к читателю. Городские власти Мадрида открыли на 8 станциях метро так называемые филиалы BiblioMetro. Неплохая идея, подумаете вы: ежедневно в метро ездят около 2,5 млн потенциальных читателей. Однако люди проходят мимо библиотечных киосков, как будто они «от кого-то убегают», говорит библиотекарь Кристина, работающая в метро, на станции Canal. При этом внимание публики призваны привлечь футуристические стеклянные модули на главной линии мадридского метрополитена.

«Проблема в том, что большинство пассажиров хотят побыстрее доехать до пункта назначения и не замечают в этой суматохе библиотечных киосков», – считает Кристина. Другие путают стеклянные окошки выдачи книг со справочной службой. «Меня часто спрашивают о билетах и направлениях», – говорит Кристина, после того как объясняет пожилой даме, что, к сожалению, не продает проездные на месяц.

BiblioMetros – это не совсем те библиотеки, в которых можно рыться на полках с книгами. Кристина показывает на мониторе компьютера каталог книг, который есть и в распечатанном виде. Как только клиент сделает выбор в пользу одной из имеющихся в наличии 500 книг, Кристина начинает поиски в освещенном неоновым светом контейнере и выдает найденную книгу через окошечко пассажиру. Бесплатно книгу можно держать на руках в течение 15 дней.

«К сожалению, здесь нет книжных новинок, которые сейчас в моде», – говорит Ракель. 25-летняя жительница Мадрида 3 недели назад получила абонемент в BiblioMetros. «Но пока я взяла только 1 книгу. Здесь только классики всемирной литературы, произведения которых трудно спокойно читать в метро», – считает она. В каталоге встречаются такие имена, как Томас Манн, Франц Кафка, Виктор Гюго, Гомер и Толстой – не похоже на легкомысленное чтиво для метро. Таким образом, 8 филиалов BiblioMetros ежедневно выдают на руки всего около 40 книг. Чтобы увеличить это число, в общественном транспорте города сейчас развешано свыше 22 тыс. плакатов с отрывками из литературных произведений. Они должны привлечь потенциальных читателей. Станут ли потенциальные читатели удовлетворять свои литературные потребности в метро, покажет время.

Источник@

@темы: Новости анонсы

---

Какими библиотеками Вы предпочитаете пользоваться?

[Bookmade]

Электронными или настоящими?
Казалось бы очевидно, что в век прогрессивных технологий, ЭБ наступают на пятки обычным библиотекам.
Другое дело, что есть достаточно редкие книги, которые в Интернет не найдешь.

А может, Вы не пользуетесь библиотеками вовсе, а предпочитаете покупать книгу сразу, вне зависимости от ее цены?

Вопрос: Какими библиотеками Вы пользуетесь?

1. Электронными		3	(21.43%)
2. Обычными		1	(7.14%)
3. И теми, и другими		9	(64.29%)
4. Вообще не пользуюсь		1	(7.14%)
5. Свой вариант (поясните)		0	(0%)
Всего:		14

@темы: Точка зрения: опросы, голосования

---

Книжный город-королевство с настоящим королем

[Bookmade]

На юго-востоке Уэльса на берегу реки Уай расположен небольшой городок под названием Хэй-он-Уай с населением в две тысячи человек. Ежегодно его посещает до пятисот тысяч туристов, причем не только со всех концов Британии, но и из европейских стран и даже Соединенных Штатов. Их привлекает его слава «книжного города» и известие о провозглашении городка суверенным королевством Хэй. Практически все местные магазины превращены в букинистические: в городке, сохранившем облик викторианской эпохи, их насчитывается 38.

Первым, кто догадался, как превратить некогда сонный, забытый богом городок в процветающий центр туризма, был Ричард Бут, владелец первого букинистического магазина. Этот 67-летний эксцентричный букинист начал свой бизнес еще в 1961 году. А в 77-м он задумался о том, как спасти город от окончательного упадка и найти для него нишу в международном туризме. Сделать это он решил с помощью необычной рекламной кампании. 1-го апреля 77-го года, когда в Британии отмечался День дурака, Ричард Бут объявил перед камерами местного телевидения, что провозглашает Хэй-он-Уай королевством, себя его королем, а свою лошадь назначает премьер-министром. Как ни странно, но эта эксцентричная выходка сработала: публика веселилась, сюжет о необычном городке-королевстве появился на телевидении BBC, слава о нем распространилась далеко за пределами Уэльса, и в город повалили туристы. Естественно, это придало мощный импульс местной экономике, и сейчас в городе около сорока отелей и более 60 разного рода питейных заведений и ресторанов. Жители воспряли от вековой спячки, почти все получили работу в сфере обслуживания, а Ричард Бут стал чуть ли не национальным героем. За заслуги в развитии британского туризма королева Великобритании наградила его в прошлом году орденом Британской империи.

Сейчас по примеру Хэй-он-Уай буктауны возникают и в других странах. Они уже созданы во Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии и Малайзии. Сейчас Ричард Бут консультирует создание буктауна в Америке, в штате Небраска. Ну, а сам Хэй-он-Уай процветает. На гребне книжного бума в 88-м году там был проведен литературный фестиваль, который стал традиционным. На него съезжаются известные писатели и любители литературы со всего мира. Только этот фестиваль ежегодно приносит городскому бюджету свыше трех миллионов фунтов. Ричард Бут постоянно подчеркивает, что в основе процветания книжного города должна лежать именно букинистическая, а не новая книга. Это, говорит он, позволяет максимально снижать цены и держать в магазинах широчайший книжный ассортимент.

Источник@

@темы: Новости анонсы

---

Список самых дорогих книг, опубликованный в 1903 году, актуален и сейчас

[Bookmade]

В 1903 году был обнародован список самых дорогих книг. В «Альманахе Гашетта» библиофил Вюанье приводит список самых дорогих и самых редкостных книг в мире. В списке Вюанье числилось шесть книг, среди которых были:
Майнцский псалтырь 1457 года. Людовик XVIII купил один экземпляр за 12000 франков и подарил его Парижской национальной библиотеке. Другим экземпляром этой книги 1459 года издания владеет лондонский собиратель Кварич, который требует за свой псалтырь 125000 франков.
Библия (3 тома, напечатанные Гуттенбергом в Страсбурге). Цена – 75000 франков.
«Декамерон» Боккаччо, первое издание 1471 года, куплено в 1812 году герцогом Мальборо за 56500 франков.
Венецианское издание «Декамерона», изданного в 1471 году, продано маркизом де Баланфор в 1820 году за 52000 франков.
Сочинения Шекспира, оригинал 1623 года, оценены в 30000 франков.
Монстрелле (издание 1500 г.) стоит 28000 франков.
Если следующие 100 лет и внесли в этот перечень какие-либо коррективы, то, главным образом, в графу цены. Ну, и сам список по понятным причинам расширился – у библиофилов появились новые фавориты. При этом речь вовсе не идет о том, что за 100 лет появились новые книги, которым удалось по своим качествам затмить вышеперечисленные ценности. Просто в список Вюанье попали далеко не все раритеты. И далеко не все из сохранившихся средневековых книг были оценены библиофилом по достоинству.

Читать дальше >>>

За примерами не надо далеко ходить – так, например, самой дорогой книгой теперь считается не издания «Декамерона», и не Библия Гуттенберга, а «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи. Он известен еще под одним названием – «Трактат о воде, земле и небесных делах». Кодекс был составлен 500 лет назад, в 1504–1516 годах, выполнен зеркальным шрифтом на дорогой бумаге с полотняной отделкой. Его нынешним владельцем является богатейший человек в мире по версии журнала Forbes, создатель компьютерной империи Microsoft Билл Гейтц. Не так давно он приобрел творение итальянского художника и философа за 24 млн. долларов.
Другой книгой, стоимость которой способна потрясти даже самые подготовленные умы, стал альманах «Птицы Америки». Недавно он был продан на аукционе в Нью-Йорке за пять с половиной млн. фунтов стерлингов. До этого уникальная книга много лет простояла на полке в библиотеке одного из шотландских замков. Ее ценность заключается не только в высоком качестве иллюстраций и в полноте предложенной читателям информации. В книге 435 прекрасных гравюр, раскрашенных от руки, причем все птицы изображены в натуральную величину на листах дорогой плотной бумаги размером 68х101 см. Рисунки собраны в 4 огромные папки из натуральной кожи и весят 89 килограммов. Уже одно это могло бы сделать книгу библиографической редкостью и признанным фаворитом у коллекционеров. Однако есть и еще одно обстоятельство: альманах издавался всего 10 лет – с 1827 по 1837 гг. очень маленьким тиражом. За эти годы издатель справочника Джон Джеймс Одубон напечатал всего 200 экземпляров книги. Эксперты считают, что на сегодняшний день в мире осталось не более десяти таких альманахов. При этом одна из них хранится в российском Музее Дарвина.
Еще один альманах, не менее впечатляющий, но более древний: знаменитая пятитомная энциклопедия Конрада Геснера «История животных», изданная в 1551 году. Современники Геснера называли его «чудом эрудиции» и эта оценка была вполне заслуженной: в альманах вошли не только подробные рассказы о всех известных к тому времени животных, но и легенды о таких мифических созданиях, как гидры, русалки и единороги.
Что касается книг из списка, то они также по-прежнему в цене. Знаменитая «Библия» Гуттенберга, изданная в 1456 году, хранится в библиотеке Конгресса США. В 1926 году за один экземпляр ее было уплачено 350 тысяч долларов. С тех пор она не выставлялась на торги, но с учетом общей динамики цен и того, что книга ценится, в том числе, и по возрасту, можно смело сказать – ее стоимость возросла не на одну тысячу долларов.
Понятно, что такие книги – только для избранных, вернее, для богатых. Однако тайна коллекционирования заключается в том, что нам не дано предугадать, какое издание станет со временем библиографической редкостью. Например, вряд ли кто-либо думал, что за дореволюционный журнал «Русская старина» на библиографических рынках теперь будут давать совсем неплохие деньги и не в рублях, а в свободно конвертируемой валюте. Книги же, изданные Маврикием Осиповичем Вульфом (книгоиздателем двора Его Императорского Величества), вообще идут на ура, что неудивительно: издания украшены великолепными гравюрами и картинами. И даже «скромные», по меркам позапрошлого столетия «сытинские» издания привлекают к себе с каждым уходящим годом все большое внимание: а ведь полтора века назад эти книги считались «ширпотребом», хотя и издавались на качественной бумаге и с обилием иллюстраций. Поэтому, кто знает – может, настанет день, когда нынешние издания также будут считаться библиографической редкостью. Остается только подождать и поберечь книги.

Источник@

@темы: Новости анонсы

---

Сказки ребенку можно читать уже с шести месяцев

[Bookmade]

Кто сказал, что он не понимает? Возможно, он не сможет понять, что это за муравьишки, которые чернеют на бумаге. Имена животных и персонажей покажутся ему частью фантастического мира. Но даже шестимесячный ребенок может оценить красоту книги. Особенно если ее читает нежным голосом папа или мама, а ребенок сидит на коленях и прижимается к родительской груди. Мы рождены, чтобы читать.

Итальянские педиатры из Центра здоровья ребенка в этом убеждены. Поэтому они дали название «Рождены, чтобы читать» инициативе, которую распространяют по всем областям Италии. При сотрудничестве с Культурной ассоциацией педиатров и итальянской Ассоциацией библиотек центр распространяет культуру чтения вслух среди родителей. По мнению врачей, выиграют от этого все дети. Даже те, которые кажутся слишком маленькими, чтобы следить за содержанием истории. Серия публикаций в научных журналах по педиатрии с 1998 года по 2003 год свидетельствует о том, что дети, привыкшие слушать истории, сидя на руках у родителей, легче обучаются чтению и имеют больший словарных запас. Не говоря уже о более прочных и теплых отношениях с мамой и папой.

По словам Алессандры Сила из Центра здоровья ребенка, в этой инициативе принимают участие 300 итальянских педиатров. В кабинете у врача родители могут узнать, какие книги следует читать детям. Родители могут читать эти адаптированные книжки в ожидании приема или брать их домой. Результаты проведенного недавно исследования свидетельствуют: лишь от 17 до 32% родителей читают детям вслух. А по данным опроса Истат (Итальянского статистического института), проведенного в 2000 году, 40% детей в возрасте от 6 до 10 лет за год не прочитали ни одной книги (помимо тех, что проходят в школе).

Корни инициативы следует искать в Бостоне. В одной из детских поликлиник группа педиатров решила оставлять в зале, где дети и родители ожидают приема, книги. Очень скоро они заметили, что книги одна за другой исчезли. Первой реакцией было удивление. Но потом они поняли, что такие кражи полезны. В настоящее время в Соединенных Штатах существуют различные фонды, которые занимаются покупкой книг для детей. Два самых крупных проекта называются «Рождены, чтобы читать» и «Возьми и читай».

Источник@

@темы: Новости анонсы

---

Михаил Булгаков "Библифетчик"

[Bookmade]

– Пожалте! Вон столик свободный. Сейчас обтеру. Вам пивка или книжку?

– Вася, библифетчик спрашивает, чего нам... книжку или пивка?

– Мне... ти... титрадку и бутиброд.

– Тетрадок не держим.

– Ах, вы... вотр маман... трахтарарах...

– Неприличными словами просють не выражаться.

– Я выра... вы... ражаю протест!

– Сооруди нам, милый, полдюжинки!..

– Герасим Иванович! Полдюжины светлого!

– Воблочки с икрой.

– Вам воблочку?

– Нам чиво-нибудь почитать.

– Чего прикажете?

– Ну, хоша бы Гоголя.

– Вам домой? Нельзя-с. На вынос книжки не отпускаем. Кушайте, то бишь, читайте здеся.

– Я заказывал шницель. Долго я буду ждать?

– Чичас. Замучился...

– Наше вам!

– Урра! С утра здеся. Читаем за ваше здоровье!

– То-то я смотрю, что вы лыка не вяжете. Чем это так надрались?

– Критиком Белинским.

– За критика!

– Здоровье нашего председателя уголка! Позвольте нам два экземпляра мартовского.

– Пет! Эй! Ветчинки сюда. А моему мальцу что-нибудь комсомольское для развития.

– Историю движения могу предложить.

– Ну, давай движение. Пущай ребенок читает.

– Я из писателей более всего Трехгорного обожаю.

– Известный человек. На каждой стене, на бутылке опять же напечатан...

– Порхает наш Герасим Иванович, как орел...

– Благодетель! Каждого ублаготвори, каждому подай...

– Ангел!

– Герасим Иванович, от группы читателей шлем наше ура.

– Некогда, братцы... Пе... то-ись читайте на здоровье.

– Умрешь! Па... ха... ронють, как не жил на свети...

– Сгниешь... не восстанешь кви... кви... селью друзей!

– Налей... налей!



Источник@

@темы: Библиотека для юношества

---

Михаил Зощенко "Тяга к чтению"

[Bookmade]

В библиотеках-то что делается! Это ужасти! Ежедневно масса книг гибнет. Пропадают ценные экземпляры. Разные дорогостоящие учебники. Малинин и Буренин. Разные уники – физика Краевича и так далее.

Кроме пропажи, вырывают особо нужные страницы. Выдергивают рисунки. Пишут на полях разную муру.

Все это, может, срывает культурное начинание. Все это, может, разрушает транспорт. Или не то, что транспорт, а вообще не оправдывает своего назначения.

И, может быть, до того дошло, что читателя и писателя допущать до книг не приходится. Газета так и пишет, – дескать, сейчас очень много развелось книжных вредителей и жучков-читателей. Чего делать на этом фронте – неизвестно. Или по рецептам книги выдавать? Или еще как? Тут у нас мелькнула одна идея. Не знаем только, что Наркомпрос скажет. А идея вполне жизненная.

Это, как видите, читальное зало. И сидят читатели. И близко к книгам их не допущают. Книги сами по себе, а читатели и писатели тоже сами по себе. А дают им бинокли и подзорные трубки, и через это они со стороны глядят в книги. И таким образом происходит массовое чтение.

Специальная боковая барышня страницы перелистывает. Тут стоит охрана. Тут барьер. Чтоб народ не кидался.

Таким образом, за цельность книги можно поручиться.

Хотя является вопрос, как же бинокли? Не уперли бы эти дорогостоящие инструменты? Хотя в крайнем случае бинокли можно будет к столикам привинчивать, а библиотеку оцеплять охраной.

Надо же на что-то решиться. Жалко же.



1928 г.

Источник@

@темы: Библиотека для юношества

---

Людмила Петрушевская "Имя книги"

[Bookmade]

Всю жизнь спала среди книг, прятала под подушкой, раскладывала по одеялу, по полу, у кровати. На стуле рядом. Ела среди книг, читая. Ехала с книгой, шла по улице, вперившись в страницу. Это сейчас интеллигентные родители стонут, что их дети перестали читать. А тогда моя мама Валентина Николаевна (четыре курса филологии ИФЛИ за плечами и диплом театроведа в ГИТИСе) считала мою страсть наркоманской и воевала с нею. Просто прятала книги. Я перекочевала в детскую библиотеку имени Ломоносова, в этот тайный опиумный притон для уже сложившихся, отпетых читак. Там стояла вопиющая тишина, прерываемая бурчанием в голодных животах и свистящим шепотом малолетних просителей у стойки, тайно умоляющих выдать им легендарную книгу «Тайна профессора Бураго», призрак этого места, фантом, являвшийся только по капризу библиотекарш, причем отдельными выпусками – хождение имели № 5 и № 8. Представить себе только страдания получивших эти выпуски и никогда не дочитавших «Бураго» (до сих пор)…

Читать дальше >>>

И в школьном книгохранилище я угнездилась и даже ездила в Ленинку, чтобы там получить «Маленького лорда Фаунтлероя» и «Алису в Зазеркалье». И в агитпункте обосновалась на все вечера, так как детская библиотека закрывалась в восемь, а агитпункт работал допоздна, и там стоял пыльный казенный книжный шкаф («Великий Моурави» в пяти томах Антоновской, «Алитет уходит в горы» и «Семья Журбиных», «Жатва» и бессмертная «Кружилиха» Пановой, недавно перечитывала).

Просторы литературы были непаханы, это сейчас уже более-менее все прочитано по многу раз, и круг сузился до тех авторов, с которыми интересно поговорить буквально по поводу каждого абзаца.

К примеру, Мераб Мамардашвили, «Лекции о Прусте». Начавши их читать, немедленно перечитываешь всего Пруста, затем парочку книг о нем, затем пытаешься читать его в оригинале, сравнивая три варианта перевода и т.д. затем опять берешь Мамардашвили, а после едешь за новыми Мамардашвили, покупаешь «Кантианские вариации», к примеру, и читаешь (с трудностями) обе книги вперемежку, ибо этот автор пишет нечто столь важное в каждом абзаце (они у него соответствуют странной, как бы извилистой, петляющей туда и обратно линии, меняясь, мигрируя, согласно выражениям лиц слушателей, возможно, ибо это все просто магнитофонная запись лекций). И каждый абзац начинаешь толковать сама себе. Жутко притягательный и многослойный текст, требующий уже и твоих собственных записей, иногда даже маргиналий, и получаются как бы куски книжки поверх книжки, сиюминутное поверх вечного…

(Что еще возникает в таких случаях: просматривается личность автора, читатель с любопытством узнает, угадывает, кто перед ним… Это уже старинная игра читателя с книгой.)

У нас в школе было такое смешное слово – «конгениально». Мы его, усмехаясь, произносили, так и сяк примеривали (не зная еще, что оно требует дательного падежа, «конгениально чему»). Мы замахивались на него, глупые высокоразвитые старшеклассники. О Мераб, гениальный и конгениальный своим героям, Канту, Прусту, древним, о редкостный человек, пытавшийся разъяснить самые сложные вещи простым языком…

Да, возвращаясь к нашей теме. Всегда существовала эта проблема – достать книгу. Как есть легенда о «золотом веке», так и бытовало в то время стойкое убеждение, что где-то есть вечный источник, но его утаивают и что там хранится все самое интересное. Пробивались в Ленинку (главная библиотека). Там многое скрывалось уже на уровне каталога, и имя книги, «имя розы», было главнейшей уликой для расследования. Сами же поиски складывались по-разному, тем более что нарисовался еще другой «кастальский ключ» – белоэмигрантское издательство «ИМКА-пресс», где все повально было как бы из «спецхрана», и кто-то эти книги привозил из-за границы в рукаве, однако все эти метания могли увенчаться двумя-пятью годами шитья рукавиц в каком-нибудь лагере Усть-Вымь. Сколько предательств было совершено во имя книги и в связи с Ней! Она была орудием шантажа («Если эта ваша моя бывшая жена Соня не разменяет квартиру, я сообщу куда следует, какие книги У ВАС в доме»), объектом наглого присвоения («Ты боялся обыска и отдал мне их, а теперь я тебе их не верну, жалуйся в Контору, хочешь – в милицию», – подлая усмешка и щелкнувший замок), а также книга являлась той формой собственности, которую не грех было «увести» или просто не вернуть.

Сколько случаев тех времен вспоминается… Когда у нашей подружки в малом режимном городке шел тридцатишестичасовой обыск, то книги перебирались под такой разговор:

– Доктор Живаго? Ничего себе фамилия у доктора. А кто вам книгу эту дал? Как это не помню… Опять за рыбу гроши, гражданка? Все вы не помните… Опять начнем сначала… Так, чья это книжка? Пастернака, так. Имя-отчество Пастернака… Так. Борис Лео…онидович. Ну. И где этот гражданин Пастернак проживает. Так. Что это – умер? У вас вообще уже все поумирали, смотрите: Платонов у вас умер, Пильняк умер, Флоренский тоже, не говоря… а, вот: Ахматова! Глядите у меня. А то, предупреждаю, вы уже Бердяева шестую книгу на помойке нашли! Это уже лишний срок за укрывательство!…

Специально для таких оказий изучали книгу Амальрика «Как вести себя на допросе». Дурным тоном считалось предупреждение «Только не говори никому, кто дал» (ответ звучал так: «Не надо книги, под пыткой выдам»).

Назначались встречи на углу, передавались безобидные пакеты, книжки ездили в метро в чужих обложках или в пластиковых обертках из-под учебников. Партизаны мы были, городские партизаны. За хранение и распространение запрещенных книг давали до пяти лет. Почему требовалось скрывать, ЧЬЯ книга, ежу ясно, но и еще имелся немаловажный пункт – к «хранению» прибавлялось «распространение», т.е. дополнительный срок. Нашла книгу на скамейке – и стой на своем.

Диким счастьем были томики Пруста, которые мне выдавала седая библиотекарша Алла из тайного неуничтоженного хранилища, библиотеки ЦДЛ. Они это берегли в так называемом «фонде читального зала». Чудо называлось «Содом и Гоморра». Я растягивала чтение, не неслась на бреющем полете, как всегда, не глотала, а буквально каждую фразу проходила туда и еще раз сначала, тая от счастья, изучала, развесив в пространстве, эти цветные перекрученные тюли…

Потом мне дали почитать оттиски выпусков журнала «Интернациональная литература» за 1934 год, в которых содержался драгоценный, как бутыль старого вина и беседа вокруг нее, как дружба с веселым и умным разгильдяем, – «Улисс» Джойса в переводе коллектива авторов. О, какой это был для нас солнечный удар! Много позже пришли благородные «Дублинцы», начало всех начал, прообраз новеллистики XX века.

Что же касается джойсовских «Поминок по Финнегану», то эта совершенно закрытая проза доехала до меня в виде перевода на польский, снабженного еще и увесистым справочным аппаратом и историей разнообразных расшифровок текста, которые предпринимались почти сразу же после публикаций первых глав. Автор польского перевода, работавший над ним двадцать лет, Мачей Сломчиньски, доказывал, что ключ к шифру – египетская «Книга мертвых».

Однако у меня возникли свои объяснения: в те же поры любимая дочь Джойса потеряла контакт с миром и была помещена в психиатрическую лечебницу. Не ее ли отрывистый, бессвязный лепет послужил основой для «Поминок по Финнегану», не эти ли фразы, где есть все, подлежащее и сказуемое, но понять их не дано никому…

(Когда я сидела у постели мамы в ее последний год, я иногда записывала ее слова – странные фразы, которые человек не мог произнести: «Меня похоронили за старой черной стеной».)

«Поминки по Финнегану» поразили в самое сердце молодого секретаря Джойса – Беккета, позднейшего отца абсурдизма и нобелевского лауреата, написавшего пьесы «В ожидании Годо» и трехстраничную «Воображение пусто, вообразите себе», конец литературы якобы.

Особым для нас было явление Булгакова с его роскошным, смешным и мстительным романом-фельетоном «Мастер и Маргарита», вершиной «гудковского» стиля, к каковому также относятся и олешевское «Ни дня без строчки», и знаменитая эпопея с Остапом Бендером. К моменту опубликования «Мастера» читающий народ изъяснялся языком Ильфа и Петрова и вполне готов был впитать новый виток сатиры – теперь уже издевательство не над простым, убогим народцем провинции и московских коммуналок, где интеллигентами считались растяпы Щукин, Ляпис и Лоханкин, а над высокопарной, модной, опасной столицей, гнездом греха, разврата и промтоварных распределителей, царством обеспеченных писателей рабоче-крестьянской и революционной направленности, а также вотчиной критики с летальными последствиями.

Ильф и Петров всех простили, видя народ нищим, но хитрым и живучим, и даже как-то воспели это неожиданное качество нации. Булгаков же, пущенный Гражданской войной с крутого Андреевского спуска, проскакал над Белокаменной как белая (черная) облачная гвардия, прогремел зловещей грозой с дома Пашкова, устроил еще один пожар московский в доме богатой черни, похитил чужую женщину из генеральской квартиры, Маргариту, и всем врагам-воздал не хуже рябого усатого грузина Йоськи: кому голову долой, кого сослал без права переписки, кого лишил порток – и здесь понадобился сам Иешуа и его история перехода в вечность, чтобы уравновесить историю победителя, продавшего душу темной силе, и эти две легенды, соединенные в одну, опьяняли нас, мы тогда еще не знали, что Булгаков действительно пытался продать душу, написавши пьесу из жизни начинающего террориста Сталина. Если бы она была поставлена – но рябой Воланд не был ни велик, ни благороден, и он не пожелал, чтобы в его темном прошлом копались. Булгаков погиб, проигравши при жизни этот великий поединок – литературный самодержец, как всегда, проигрывает реальному, это известно со времен Овидия, но, как и в древние времена, посмертно поэт всегда займет престол, стоит только опять его начать печатать – так и вернулся к нам целиком мученик Булгаков: его «Театральный роман» был ответом всем, кто царил на театре – а всем тем, кто убивал, всей этой люмпенской мрази, предназначался пинок в самое «собачье сердце» – роман, в котором, однако, страшная сцена лишения разума возвращает от читателя автору вопрос о дозволенности манипуляций над живым существом. Когда палача казнят, это уже другое дело… (Как говорится, «никто не видел, как волк таскал, все видят, как волка потащили»). Утоление чувства мести – это то, что частенько двигает вперед литературное дело, дает вчерашнему изгою силу прогреметь… Мщение приобретает самые причудливые формы, Достоевский после позорного припадка эпилепсии в салоне Авдотьи Панаевой напишет «Идиота», где, разумеется, изобразит свой собственный вымечтанный строй души. Князь Мышкин потом жил для читающей публики, а не Федор Михайлович.

(Я с этим сталкивалась, читатель видит в писателе его собственного героя, отсюда, кстати, повальное увлечение публики Тургеневым и Хемингуэем и, обратный случай, мучения Зощенко в местах отдыха.)

У Булгакова мщение приобрело характер фантастический – и в «Мастере и Маргарите», и в «Собачьем сердце», в последнем случае прямо даже утопический, счастливый, поскольку на самом деле профессору Преображенскому не дано бы было победить, как и доктору Борменталю, им предстояло сгнить в лагере, а Шарикову и Швондеру, которые заняли бы квартиру профессора, то же суждено было бы лет десять спустя, как и их будущим прототипам, Ягоде и Ежову – у кого из этих двоих было собачье сердце, вопрос…

Никому не мстил несчастный, гордый Платонов, кроткий, загнанный в угол гений, который поцеловал больного туберкулезом сына в губы, чтобы заразиться и умереть вместе с ним… Памятник ему, одинокий престол, когда-нибудь воздвигнут. И на пьедестале обязательно должно быть написано в числе прочих слово «Возвращение», название гениального платоновского рассказа, моего любимейшего.

Кто еще был нам подарен в юные годы – таившийся в родительских книжных шкафах Зощенко, которого мы, не зная, что он запрещен, тайно читали шепотом в Доме пионеров, давясь от хохота, на репетиции хора, пока раздавали ноты… Пели «Наш Сталин мудрый и родной», а читали, стараясь не шуметь, историю про баню… И про «цоп пирожное и жрет». Никто не понимал этого трагика. Этот оскорбленный смех гордого существа над унизившей его жизнью, хамской, простодырой и всегда с кулаком, нацеленным в глаз… А что касается языка Зощенко: нет и не может быть вообще у хорошего писателя никаких нормальных человеческих слов, а только текст некоей роли, то Бога-создателя, в случае Льва Толстого, то цадика-рассказчика, как это получалось у Бабеля, а в зощенковском варианте автор выступал в амплуа гениального актера-простака, чья бытовая скороговорка как на кухне над примусом могла бы изображать собой убогий, простодушный и скорый рассказ Акакия Акакиевича, человечка, не видящего трагедии ни в чем, ни в смерти, ни в любви, ну умер у одной зубного врача муж, казалось бы, пустяк, ан нет, не пустяк, где другого мужа найти? И сражается этот человечек с управдомом, с теснотой, с голодухой, борется за два квадратных метра, где постелить тряпку переночевать, за место для примуса, за керосин чтобы картошки сварить, за шайку с горячей водой чтобы побаниться… Пока не грянет ленинградская блокада и человек не помрет, а вместе с ним исчезнет и сатирик Зощенко…

А потом настанут иные времена, и из могильной тьмы возникнут безумные тексты Хармса, и мои младшие школьники повально будут ставить спектакли по его книжке, выгребая из шкафов скудный родительский гардероб на костюмы.

– Ма, мы у тебя юбку взяли… И шаль! Скоро начнем!

И через час, двенадцатилетним голоском, угрожающе:

– ОТКРОЙТЕ, ЕЛИЗАВЕТА БАМ!..

Пискляво:

– НЕ ОТКРОЮ.



Вот и жива книга.



Источник@

@темы: Библиотека для юношества

---

Origamic Architecture

[Bookmade]

Начать с красивой открытки и перейти к книжке-шедевру!

Вот основные тенденции сообщества OA - Origamic Architecture.

@темы: Тематические сообщества

---

Литературные сообщества

[Bookmade]

Раз уж я упомянула в контексте наших Виньеток тематические сообщества, думаю, стоит выделить по ним отдельную рубрику.

Мы же не стремимся как-то ободрать наших конкурентов и друзей, верно? Мы просто хотим знать больше о мире литературы. И честнее будет упомянуть ту или иную новинку в рамках другого тематического сообщества, нежели просто ее передрать или пропустить мимо.



Итак, я назову те сообщества, в которые заглядываю сама. То, что считаете интересным, можете добавлять отдельным постом или здесь в комментах - на Ваше усмотрение.



Литературные сообщества на LiveJournal: общая черта - выкладка сканов книг, краткие обзоры, ссылки на электронные библиотеки и т.д.



-kidpix

-5razvorotov

-ru_book_illustr

@темы: Тематические сообщества

---

[Bookmade]

В kidpix выложили две очень красивые книги.



Сканы вот этой можно посмотреть здесь >>>











Скачать вот эту книгу в формате pdf можно здесь >>>

@темы: Библиотека для детей

---

Tim Burton - The Melancholy Death of Oyster Boy

[Bookmade]

Благодаря "Человеку, которого не было", наша библиотека пополнилась сканами книги Тима Бертона "The Melancholy Death of Oyster Boy".Издание приобретено в Бирмингеме и как отмечает читатель - "Это сборник детских стихов авторства Тима Бартона. Иллюстрации к ним выполнены в стиле детских рисунков. Но по содержанию же - полнейшая чума и апокалипсис! Читать в обязательном порядке! Язык, соответственно, английский."

Скачать!

Размер архива~1.7 мб

@темы: Библиотека для детей

---

Au Bord des Continents

[Bookmade]

Очень красивый зарубежный книжный. Изысканные книги, изысканные цены.

@темы: Онлайн-магазины