[Illustration]

Информация с сайта www.Bibliogid.ru

МЕЖДУ ТРЕВОГОЙ И ЧУВСТВОМ ЗАЩИЩЁННОСТИ
6 августа 2004

Мир детей — своеобразный,
резко очерченный ландшафт,
выдержанный в строгих тонах,
где безопасность и страдание
идут рука об руку…

Туве Янссон

Туве Марика Янссон — не самая «детская» писательница, хотя ею неоднократно создавались убедительные образы детей. Дочь скульптора в одноимённой автобиографической повести, рассудительная маленькая София («Летняя книга»), застенчивый и нелюдимый подросток Матс («Честный обман») — все они живут в «реальности каждого дня в его фантастическом обрамлении».
Но если вы спросите меня, какую из придуманных писателями «реальностей» я считаю наилучшей, я отвечу не задумываясь: Муми-дол.
В «детских» повестях о муми-троллях присутствуют те же особенности, которые составляют особый мир «взрослой» прозы Янссон: беспощадная и острая наблюдательность, жёсткость анализа, бесстрашное понимание обыденных тягот бытия и поистине скандинавская готовность к преодолению отчаяния.
Конечно, ранние истории о муми-троллях довольно светлы и вполне оптимистичны. Однако если перечитать все повести муми-цикла в хронологическом порядке, отчётливо ощущается усиление драматизма, нарастание чувства тревоги. Последние книги о населении Муми-дола — «Папа и море» или «В конце ноября» — довольно жёсткая и местами мрачная проза о разъединении семьи, о разочарованиях и непонимании, о надоевших обязанностях и прелестях эгоизма. Впрочем — и о том, что ценности иногда нуждаются в переоценке, что исполнение долга и есть свобода, а надежды не напрасны.
Издатели любят цитировать высказывание Туве Янссон о том, что «выдуманный мир муми-троллей — это мир, по которому наверняка в глубине души тоскует каждый из нас». В интервью писательница признавалась Людмиле Брауде, что начала писать не для детей, а «для самой себя», потому что хотелось «вернуться и хотя бы ещё немного пожить в этом огромном чудесном мире» — мире собственного дошкольного детства. Однако не следует думать, будто «чудесный» мир был исключительно мирным, безоблачным и благостным. Детство — не только праздники, но и тревоги, страхи и разочарования, без которых нет полноты жизни.
Получая Андерсеновскую медаль (1966), Туве Янссон говорила, что в мире детства тревога и чувство защищённости действуют рука об руку.
Тревога приводит странных существ в Муми-дол. И безответственный Снифф, и зануда Снорк, и простоватый Хемуль, и застенчивая Саломея, и мудрая Туу-тикки, и циничная Мю, и до отвращения хозяйственная Филифьонка — все стремятся сюда, чтобы спрятаться от самих себя или найти себе оправдание.
Муми-дол — территория «чур меня», над которой не властны законы страшного мира. Пожарам, наводнениям и ураганам вход запрещён! Прекрасной долине не страшны даже кометы — «мама знает, как всё это спасти».
Муми-дом — главное убежище, куда в конце ноября собираются никчёмные, неприкаянные существа, чтобы погреться чужим теплом, мыслями о чужом уюте, о семье…
Так или иначе, все книги о муми-троллях — это прежде всего книги о семье, поскольку муми-семейство так или иначе находится в центре повествования.
Мир семьи муми-троллей почти идеален. Его главные черты — взаимная забота в сочетании с ненавязчивым доверием, уважение к привычкам и чаяниям близкого существа, умение подыграть ему, заразиться его жизненным азартом или разделить его маленькую слабость.
Но если присмотреться, то окажется, что семейные устои не так уж устойчивы. Мир семьи хрупок и уязвим, и если забыть об этом, то даже благополучный Муми-папа потянется в странствие с хатифнаттами, даже добропорядочная Муми-мама убежит в нарисованный сад. Потом, конечно, оба вернутся, потому что есть что-то, скрепляющее эту семью. Кстати, Янссон ни разу не называет это «что-то» конкретным словом.
А если помянутого «чего-то» нет, то родственники — существа неприятные. Они никогда не приедут навестить Филифьонку, не попробуют её пирога. Упорствуя в заблуждениях, они из лучших побуждений будут отравлять существование Хемулю, который любит тишину. Ироничная тётка станет изводить племянницу, пока та не превратится в невидимку. Семейные узы — явление сомнительное; гораздо более понятным и приятным оказывается легкомысленное и вольное хипповское сожительство многодетной Мюмлы и её случайного приятеля.
Однако Муми-дол — мир, в который хочется попасть, а точнее — мир, в котором каждый встречает себя. Не всегда персонально, не обязательно в конкретном образе Сниффа или Мюмлы, — но свои черты непременно узнаешь в тех или иных персонажах, населяющих долину и окрестности.
Они не лишены слабостей, но награждены великолепной способностью к терпимости. Они умеют понять или по крайней мере принять к сведению любое проявление любой индивидуальности, пусть даже на первый взгляд не самое разумное. Главная добродетель муми-бытия — не столько взаимопомощь, сколько невмешательство. В Муми-доле словно исполняют заповедь российского барда: «Давайте жить, во всём друг другу потакая». Не сомнительное «всепрощение», а мудрая снисходительность — залог душевного спокойствия и мира.
Таковы правила игры под названием жизнь. Плавучий театр подобен ковчегу, но спасаются в нём не «чистые» или «нечистые», а те, кто играет всерьёз. Муми-семья соблюдает правила игры и ненавязчиво показывает другим, как это бывает.
Особенность Муми-дола в том, что в его пространстве нет места агрессии. Там никто не ведёт войн, ни захватнических, ни освободительных, не размахивает мечом, не ищет врага. В странствие здесь отправляются не для того, чтобы завоевать полцарства или победить дракона. Муми-тролли побеждают только самих себя — свою недоверчивость, жадность, беспечность или чрезмерную приверженность к не самым существенным условностям.
Если и есть у кого-то здесь неприятели, то они случайны и вполне конкретны. В роли «врага» может выступить ядовитый куст, захвативший фрёкен Снорк, — благодаря чему у Муми-тролля появляется возможность героически сразиться с растением и победить его. Раз и навсегда, безо всяких переживаний задним числом. Или Хемулиха, или тётка Хемулихи, или Сторож, охраняющий газоны, — они не столько «враги», сколько досадные препятствия на пути персонажей. А препятствие, как известно, — двигатель сюжета.
Нет в Муми-доле и корысти. Золотые самородки, которые покрупнее, идут на отделку клумб, а мелкие «не имеют вида». «Король рубинов» по справедливости остаётся у тех, кто видит в нём «самое прекрасное», а не «самое драгоценное». Жемчуг и самоцветы нравятся всем, но лучшие сокровища — это деревянная королева и стеклянный шар со снегопадом.
Жадничает только Снифф — потому что он маленький. Его желание обладать драгоценными вещами — это прежде всего желание «состояться», он просто ещё не знает, как это по-настоящему, по-взрослому делается. Да и, в сущности, «сокровища» Сниффа и других маленьких существ не так чтоб очень драгоценны: белые камешки «бывают жемчугом, только когда лежат в воде».
Так дочь скульптора складывала золото в ручей и не особенно задумывалась, куда оно потом пропало.
В Муми-доле не очень-то любят размышлять о том, что такое добро и зло. Просто здесь стараются поступать так, чтобы было справедливо, удобно и никому не обидно. А высокоумные рассуждения о философских категориях бытия остаются за пределами тёплого светлого круга от керосиновой лампы на веранде, где собирается муми-семейство.
Население Муми-дола постоянно ищет защищённости: каждому персонажу непременно надо создать укрытие — построить дом, найти грот, поставить палатку. Хотя бы для того, чтобы в один прекрасный момент выйти из укрытия и познать мир, полный чудес и опасностей. «О моя прекрасная, чудесная, личная катастрофа!»
Не только Снусмумрика тянет в одинокое странствие. Иногда каждый должен уйти — для того, чтобы вернуться, — чтобы измениться самому и позволить другим измениться. «Нужно доходить до всего своим умом… и переживать всё тоже одному».
Но когда стремление к уединению вдруг окружает тебя, как остров, бескрайним ледяным полем одиночества — тогда и Морра покажется близким другом, родственной душой, хотя души-то у неё, кажется, нет.
«Страслая и ужаслая», по выражению Тофслы и Вифслы, Морра воплощает в себе то, что пугает любого пуще всяких катастроф: холод, одиночество, безысходность тоски.
Но Морра — не «смерть». Смерти в этом мире не должно быть. Даже для бельчонка, легкомысленно выскочившего навстречу Ледяной деве — лютой стуже.
Морра — то, что всегда присутствует в нашей жизни, хотим мы того или не хотим.
Она не кусается, не забирает с собой маленьких существ, а только гасит огонь. Она не опасна — об этом знают почти все. И всё-таки боятся. Земля, на которой сидела Морра, замерзает, умирает от ужаса, и потом на этом месте ничего не растёт. Даже деревья боятся Морры, даже песок стремится убежать из-под её лап.
Её никто не может любить, потому что где страх, там нет любви. (А что «в любви нет страха» — это людям объяснили задолго до рождения Муми-тролля.)
Тем страшнее экзистенциальная игра Муми-тролля на острове. Почти забывший свою фрёкен Снорк, осмеянный и отвергнутый Морской лошадкой, тайком от родителей ночами он выходит на берег моря с фонарём, чтобы почувствовать то, чего Туве Янссон никогда не называет.
Он приручает Морру — то есть приучает себя к ней, принимает холод, одиночество и тоску. Он взрослеет.
Повзрослеть — это значит понять: с Моррой можно жить, балансируя между тревогой и чувством защищённости.
Туве Янссон хорошо знала Морру. Рисуя Муми-дол и его окрестности, населённые троллями, хемулями, мюмлами и прочими филифьонками (как сказал бы один из её персонажей), она ставила в углу своё имя: Tove. Ни отчества (бывает ведь у скандинавов обозначение по отцу), ни фамилии — только имя. Как знак: я сама по себе. Как межевой столб на границе холода, одиночества и тоски.
Но она знала и то, что знакомством с Моррой жизнь не заканчивается. Даже поздней осенью можно вырезать из картона надежду, осветить её тёплой лампой и показать зрителям.
Мир муми-троллей всё-таки оставляет читателю надежду. В конце ноября семья возвращается к дому, и фонарь, укреплённый на носу лодки, светит в темноте.

Мария Порядина