[Illustration]

В. П. КРАПИВИН:

"Кто сказал, что я пишу для детей?"(Интервью взято в августе 1997 года) Оригинал интервью опубликован на сайте "Город наоборот".

-Что Вы написали за последние несколько лет?



— Сейчас скажу. У меня есть тетерадка, которую я завел еще в 62 году. Ей уже 35 лет, поэтому она такая потрепанная...Написал ряд автобиографических повестей. Если этот цикл из 7 частей собрать вместе, получится толстая книжка. Некоторые из них печатались в журналах "Урал", "Проза Сибири", "Костер", а самая последняя, "Заяц Митька", напечатана в 1997 году в "Уральском следопыте". Она даже с фотографиями, хотя и не совсем документальная.



—А кроме как в журналах этот цикл где-нибудь издавался?



— Нет, не издавался пока нигде, потому что всем сейчас нужны боевики, триллеры, а это вещи в основном лирические. Есть еще такая повесть - "Я больше не буду или Пистолет капитана Сундуккера". Публиковалась она тоже в "Уральском следопыте", а вышла отдельной книжкой, но небольшим тиражом в Екатеринбурге. Есть относительно новая вещь"Бабушкин внук и его братья", вышедшая в 1997 году в "Урале". Последняя моя вещь, написана тоже в 1997 году. Она называется "Тени как шпалы", и в ней я возвращаюсь к тем временам, которые описывал в давней повести "Тень каравеллы". Ее хотят напечатать в журнале "Школьная роман-газета". В общем-то, написано много, но печатают мало. Вот сейчас веду переговоры с несколькими издательствами. Ваши питерские издательства немало водили меня за нос - что "Северо-Запад", что "Терра-фантастика" с господином Ютановым.



—Откуда Вы берете свои сюжеты?



— Сю-же-ты... Это сложная работа. Она напоминает работу программиста, разрабатывающего компьютерную программу. Но не просто так, а исходя из знания характера своего героя. Так, чтобы одно другому соответствовало. Это когда уже обрабатываешь и выстраиваешь вещь. А сначала... Не знаю я, как это назвать. Извините за банальное определение - "момент озарения". Не вдохновения, а внезапного понимания. Часто это бывает сон. Ведь в трилогии "В ночь большого прилива" первая часть - полностью описание сна. Там даже придумывать ничего не пришлось. А сюжет "Голубятни на желтой поляне" появился тоже из сна. Начинается с эпизода, когда мальчишка появляется в совершенно пустом космолете, где якобы сижу я. Замкнутое пространство, взяться ему совершенно неоткуда, но, тем не менее, он возникает... Когда событийно-эмоциональная, неоформленная часть накапливается, когда начинаешь складывать эти эпизоды в нечто цельное, тогда начинается второй этап. Приходится работать холодным разумом, выстраивать произведение. Вспоминать, что есть такие понятия как композиция, завязка, развязка, кульминация и т.д. и. т.п. Но для этого, конечно, нужен материал, не на пустом же месте все это возникает.



—Ранние Ваши вещи отличаются реалистичностью. Когда Вы перешли к фантастике?



— Первую свою фантастическую вещь - повесть "Я иду встречать брата" - я написал в 61 году, когда был студентом-выпускником и готовился к государственному экзамену по истории КПСС. Вместо того чтобы готовиться, я начал писать эту вещь, в общем-то, многим рискуя. И написал ее за трое суток. По этой причине я чуть не завалил экзамен, но ничего - сдал на четверку. Так что первая фантастическая вещь появилась у меня, когда я только начинал. С тех пор реалистичные вещи и фантастика идут параллельно.



—Насколько Вы верите в реалии и события из цикла о Великом Кристалле? Или это сплошь выдумка?!



— Я считаю, что эти события и окружающий героев мир вполне реальны. По-моему, моя космическая гипотеза ничем не хуже остальных, а я отталкивался от нее. Во-первых, я сам играю с кольцом Мебиуса и плоскими многогранниками, которые всячески перекручиваю. Во-вторых, я читал статью какого-то американского ученого в "Науке и жизни", где наткнулся на те же мысли о теории Кристалла. И в третьих, студенты, молодые физики, писали мне о том, что проверяли на компьютерах эту гипотезу. Нашли, где должен проходить генеральный меридиан, даже вроде бы писали какие-то научные работы. Не знаю, я в математике и физике абсолютный профан, а поэтому не пытаюсь лезть в ученые, отстаивать свою точку зрения. Но как база для литературы эта гипотеза неплоха. Не хуже всего остального.



—А какие-нибудь контакты были?



— Ну, как там говорят - "без комментариев", да? Даже если я начну сейчас рассказывать, все равно бесполезно, это у каждого свое. Однажды ко мне приехала группа ребят и потребовала посвятить их в технологию прямого перехода. Разумеется, я все равно не смог этого сделать. Я только сказал, что если бы точно знал как, давно бы сбежал в любое другое пространство из этого пакостного мира. Или еще пример: несколько людей собрались на кухне и, запалив свечку, всерьез пытались вывести на свет божий искорку, как в "Голубятне на желтой поляне". Я понимаю, когда этим занимаются дети, но взрослые мужики...



—Как в Ваших произведениях появилась Дорога? Ведь она не вписывается в теорию Кристалла.



— Зато вписывается в сами повести. Придумывать на ходу, как она появилась, я не буду. Сама собой. Появился Кристалл, появилась Дорога. Юкки появился ... Потом они с сестренкой куда-то отправились - появилось ощущение Дороги. Бесконечной Дороги.



—Вы можете объяснить, что это такое?



— Что такое Дорога? Я не знаю, так же как не знают ученые, живущие в моих книгах. Я знаю только, что Дорога лежит за пределами Кристалла. Она выше и абстрактнее, чем Вселенная, имеющая форму кристалла. То есть, если представить себе Вселенную в виде кристалла, который в конце концов смыкается в кольцо, то Дорога идет вне кристалла по спирали. Спираль обвивает кристалл, но смыкается ли она или концы уходят куда-то в запределье, я не знаю до сих пор. Функция Дороги абсолютна и милосердна, это последний шанс всякой живой души найти того, кого потерял, что-то исправить, что не сделал - доделать.



—А Город?



— Город существует у меня во многих понятиях. Город есть всегда - в том или ином варианте. Когда-то я общался с несколькими людьми из Питера, увлекающимися спиритизмом и тоже задал похожий вопрос о Городе. Но они стали говорить на тему города как социальной среды, что совсем из другой оперы. Думаю, на вопрос о Дороге они бы тоже не ответили. Потому что, видимо, просто не знают, что это такое. Эти категории просто выходят за рамки принятых у них понятий. Ну а Город... Иногда мне просто лень записывать, как Город возникает в моих снах в совершенно разных вариантах. Он может представать в разных обличиях: быть Москвой, Питером, Тюменью, Севастополем, но, тем не менее, какое-то чувство мне подсказывает, что это именно тот Город, о котором я писал, например, в "Голубятне на желтой поляне".



—Вы нашли Тетрадь из "Лоцмана"?



— Понимаете, это не то чтобы кошмар, а скорее вечная боль моих давних снов. Во сне я отчетливо помню, что я в ней написал, и вижу, что это очень хорошо. Просыпаюсь и первые секунды еще пытаюсь запомнить, но не получается - все уходит.



—Значит, Вы до сих пор не знаете, что в ней?



— У меня в нескольких набросках записаны самые общие черты. Но они настолько абстрактны, что ничего не дают.



—Повесть должна быть о Дороге?



— И о ней тоже.



—Владислав Петрович, у хорошего писателя должны быть критики. На какую тему в основном критикуют?



— У меня злых критиков было мало, я помню только троих, которые меня ругали. Очень давно на мою книжку написал статью некто Г.Краснухин в журнале "Дом". В 1982 году по поводу повести "Трое с площади Карронад" была в "Урале" гневная статья А.Разумихина. Редакция поместила рядом опровергающую статью, а я с ними надолго разругался. Потому что мою ответную статью не напечатали. И уже в девяностых годах привязался г-н Арбитман. Я ему ответил через "Уральский следопыт". Больше он про меня ничего не писал.



—В журнале "Двести" некие личности под псевдонимом Я. и С.Скицины рассуждают о некроромантизме в Ваших произведениях. Вы, кстати, не знаете, кто это?..



— Я знаю, кто такой Скицины, но поскольку у меня нет официальных доказательств, говорить я сейчас не буду, а то не дай Бог обидится и призовет меня к ответу. Писать такие статьи легко - они на 67% (я на калькуляторе подсчитывал) состоят из моих цитат. Конечно, приятно, когда тебя так пропагандируют. Я даже признаю некроромантизм в своих произведениях, только не понимаю, почему это так плохо. В конце концов и Христос утвердил свое учение, "смертью смерть поправ", так почему бы и моим героям не делать того же самого? Почему-то многие читатели восприняли Скициных как критику, хотя на самом деле это чистой воды шутка. Меня такие вещи веселят и как-то разнообразят жизнь. Жаль только у "Двести" тираж небольшой.



—А как Вам "Гипсовые звезды" В.Талалаева?



— Знаете, я не совсем согласен с его концепцией. Он, вроде, сам в своих аргументах иногда путается. Но все равно, хорошо, когда люди думают, спорят. А статья интересная.



—Как проходит творческий процесс? Вы печатаете на машинке?



— Недавно купил компьютер. Вообще-то, он стоит у сына. Алексей на нем занимается. Недавно повесть его печатали в "Уральском следопыте" - "Короткая поездка в город Ель". Вот он сразу на компьютере пишет, а мне нужно рукой. Сейчас немного привык и перепечатываю на нем текст - гораздо легче, чем на машинке. А так... короткое письмо, статью могу написать - не больше.



—А как Вы представляете своего читателя?



— А чего мне его представлять? Вот вы сидите...



—Принято считать, что Крапивин - детский писатель, однако большинство наших знакомых уже вышли из детского возраста.



— Меня читают люди разных возрастов. А мысль о том, что я детский писатель, пошла от дам-литературоведов 70-х годов, которые закатывали глаза и, пуская розовые слюни, вещали: "Ах, крапивинские мальчики! Ах, Крапивин второй Гайдар! Ах, певец пионерской темы! Ах, горны, барабаны, шпаги и паруса!" В общем, сами понимаете. Думаю, что иногда они сознательно пытались этой пеной прикрыть социальную сущность моих книг. Потому что боялись. Мне даже рассказывали о случаях, когда классные дамы выкрадывали или выманивали в школьных библиотеках номера "Пионера" и вырезали оттуда "Колыбельную для брата", чтобы дети не читали... А современные российские бизнесмены в возрасте от 35 лет признаются в письмах, что мои книжки для них отдушина.



—Вы чувствуете себя Командором?



— Да. Когда я недавно сменил комнату, я даже повесил на двери кабинета специальную табличку: "Здесь нашел свой приют автор многих книг и Командор Владислав П.Крапивин, дабы провести в нем остаток дней, отпущенных ему судьбой." Но ее увидел сын, обвинил меня в пессимизме и потребовал снять. Он меня всегда воспитывает, я послушался.



—Банальный вопрос: подростки начала 80-х и нынешние сильно различаются?



— Наверное, нынешние такие же, разве что компьютерными играми увлекаются, в 80-х их не было. Но это внешнее отличие. А так каждый из ребят индивидуален.



—Бытует такое ироничное понятие - "крапивинские мальчики". Какой смысл Вы бы в него вложили?



— С полгода назад Евгения Ивановна Стерлигова, художница, устраивала выставку, и какая-то милая тетя умиленно восклицала: "Ах, Евгения Ивановна так вошла в образ крапивинских мальчиков!.." Сразу запахло топленым молоком и патокой... А если говорить всерьез, то главная черта моих героев, это, наверное, сочетание внешней беззащитности и внутренней твердости. Ведь обычно вся надежда на юные побеги, на молодых. Ибо то, что уже выросло, что уже взрослое, старое, оно прочно закоснело, а молодые побеги, молодая трава, молодое дерево - они гибкие, беззащитные, их легко вырубить, растоптать, но, тем не менее, за ними будущее, они окрепнут, на них можно надеяться. Так же и с "крапивинскими мальчиками". Их легко обидеть, заставить заплакать, их легко подвергнуть какому-то гнету - внешнему - но внутри у них крепкий стержень, его согнуть, сломать уже довольно трудно.



—Встречались вам люди, отождествляющие себя с Вашими героями?



— Конечно. Например, очень давно, в начале 60-х, ко мне пришел мальчик лет семи, который отождествлял себя с Алькой, и сердито спросил: "Откуда вы про меня узнали, а узнав, почему столько наврали?" Вот он, кстати, на фото (снимок 65-го года). Сейчас ему за сорок.



—Вы сейчас поддерживаете отношения с отрядом "Каравелла"?



— Там сейчас руководит Лариса, жена моего старшего сына. Отряд жив и здоров. А мне почти 60 лет, в таком возрасте уже не прыгают с мальчишками через заборы. Это дело молодых. Тем более, тех ребят, с которыми я привык работать, там уже нет, народ мало знакомый, со своими привычками, взглядами, вкусами. Живут - и слава Богу. Правда, прошлой зимой я помогал им строить яхты, но особенно активно туда не бегаю.



- Как Вы представляете себе клуб Вашего имени?



- Такие вопросы повергают меня в смущение. Мне всегда казалось, что клубы надо создавать после того, как человек почил. А то оказываешься в положении живого классика, гуру какого-то. Мне приятно, конечно, это значит, что читают и любят, но вот что посоветовать, я даже не представляю. А уж как должен клуб выглядеть... Устав написать, что ли?



—Вы поддерживаете связь с клубами, которые занимаются Вашим творчеством?



— Не очень. Из Питера пишут иногда. Есть клуб "Лоцман", выпускающий альманах "Та сторона", с которым я в последнее время несколько разошелся. В Киеве группа энтузиастов выпускает свои брошюры и мои материалы, попутно их комментируя. Но так, чтобы постоянно... Много отдельных читателей из разных городов. Например, девушка Марина из Соснового Бора собиралась делать киносценарий по трилогии "В ночь большого прилива".



—Как Вы относитесь к Толкиновскому движению?



— Вполне положительно отношусь. Без восторга, то есть я сам этим не увлекаюсь. Прочитал и прочитал. Ну а людям нравится - так пусть этим занимаются, раз им интересно общаться. Очень хорошее дело.



—Владислав Петрович, а если кто-нибудь захочет сделать ролевую игру по Вашим произведениям, как Вы к этому отнесетесь?



— Да ради Бога, интересно было бы посмотреть, что получится. Люди входят в роль, в образ вживаются, значит, им интересны мои вещи.



—Сергей Лукьяненко в "Осенних визитах" описал клуб "Штурман", взрослые члены которого занимаются обсуждением детских книжек (не умея при этом общаться с детьми). Так вот, он по этому поводу очень ехидно выразился: в детстве не наигрались.



— Лукьяненко настолько боится, чтобы его не зачислили в эту категорию, что идет на все в своих книжках, дабы сыграть от противного. Все эти размышления его героев, вся эта взрослость... Он мне напоминает мальчишку, который, оставшись дома один, влез в отцовский кабинет, нашел там сигары и горячительные напитки и резвится от души.



- Да, его дети больше напоминают маленьких взрослых... Кстати, в романе "Мальчик и тьма" герой Лукьяненко заявляет по отношению к Вашему "проигравшему сражение" герою: "Я смогу! Я сильнее!" В чем он, по-Вашему, сильнее и что он сможет?



— "Мальчик и тьма" вещь действительно сложная. Я не совсем согласен с его концепцией. Ну а "сможет" и "сильнее", наверное, потому, что его герой сильнее крапивинского мальчика, мощнее и все прочее. Я имею в виду мускулы. Ему доступно, наверное, многое, что не доступно моему герою. Знаете, чего я лишен совершенно, так это ощущения конкурентности, соперничества. Литература в отличие от архитектуры, где некоторые архитекторы прежде, чем что-то построить, считают необходимым срыть все, что было построено раньше, это поле неограниченного действия. Лукьяненко совершенно незачем срывать и изничтожать меня, если он хочет писать. Да ради Бога, места-то много.



—Как вы вообще к нему относитесь?



— Хорошо отношусь. Надеюсь, что и он ко мне так же. Про нас рассказывают всякие легенды. Например, что мы страшные враги. Или вообще умопомрачительную байку, что однажды он пришел ко мне в гости, мы с ним напились, в пьяном виде спустились с 8-го этажа во двор и спилили вековой тополь. Я очень люблю деревья и никогда не стал бы, даже в самом пьяном виде, их пилить. Да и не допивались мы до такого состояния. К тому же у меня во дворе нет тополя. Тем более векового. Я Лукьяненко видел-то один раз, мы по-доброму встретились и по-доброму разошлись. Ну, он иногда меня подначивает полушутя в своих книгах. Иногда я его поддеваю, но с пониманием, на уровне приятельской пикировки.



—Вы считаете его своим последователем?



— Ну, это пусть он считает, если хочет. Я это за оскорбление считать не буду. В первых его вещах, может, и были подражания или попытки как-то опереться, но сейчас он стал уже достаточно своеобразным писателем. Мне понравился его "Лабиринт отражений", на мой взгляд, вещь талантливая.



—А Вы можете назвать кого-нибудь своим последователем?



— Нет, не рискну. Вдруг ненароком обижу человека...



—А Тяглов с его повестью "Круги Магистра"?



— Это довольно сложный вопрос. Почему-то его все считают моим последователем. Во-первых, у нас с ним отношения достаточно натянутые, друзьями мы никогда не были. Во-вторых, похожесть его вещи на мои произведения чисто внешняя, он опирается на собственный опыт. У него знание специфики и быта всяких там особых зон и закрытых институтов.



- Владислав Петрович, а что Вы делаете в свободное время?



— Да какое у меня свободное время? Откуда? В крайнем случае сплю. Почитать можно что-нибудь вечером. А так - утром встаешь и уже надо что-то писать, или куда-то бежать, или еще что-то делать.



—А что Вы читаете? Фантастику читаете?



— Вы знаете, честно говоря, современную - нет. У меня любимый писатель Паустовский. Я его часто перечитываю. В последнее время даже не его вещи, а переписку.



—Владислав Петрович, а что для Вас Россия? Вы хотели бы жить в другой стране?



— Ой, не хочется мне, честно говоря, обсуждать эту тему... Место жительства для меня Россия. Город Тюмень, где я родился, для меня Россия... Эмигрантов я понимаю, но следовать за ними не хочу. Я русский писатель, здесь мои корни, мой язык, мой читатель, здесь у меня все... Ну, если бы даже была бы у меня вилла на берегу Средиземного моря, пенсия в 5000 долларов ежемесячно... Что я там делать-то буду? Кто меня там печатать будет? И кто будет читать? На Брайтон-бич разве что... Никуда я не хочу и не хотел никогда. А что касается отношения к России, три года назад в одном выступлении я сказал вещь, за которую меня, может быть, будут ругать ура-патриоты, политики, национальные деятели и все прочие. Я не понимаю таких выражений как "Малая Родина" и "Большая Родина". Город Тюмень, квартал на улице Герцена между улицами Дзержинской и Первомайской, где я провел первые годы своей жизни, - вот это моя Родина. Я посвятил этому кварталу несколько своих повестей, его фотографии висят у меня на стене, там я жил, там я всей душой. Кремлевские башни я люблю по-своему, но это уже лишь столица моей страны. А единственная Родина у меня там.

С Командором беседовали Sagitta и Кошак