Ольга Арматынская. Половинный человек; Валентина Дёгтева. Муза села на варенье
Второе пришествие
половинного человека
Ольга Арматынская. Половинный человек. Художник Алексей Капнинский; Валентина Дёгтева. Муза села на варенье. Художник Юлия Колинько. — М.: Колобок и Два Жирафа, серия “Новые имена в детской литературе”, 2002.
Половинный человек приходит внезапно. Однажды он явился мне, студентке филфака, прямо посреди сказки. Был у меня в руках сборник советских заполярных сказок, вполне научный, то есть не приспособленный “для детского чтения”; герой очередной истории храбро отправился выполнять очередное волшебное задание — насколько помню, полез на небо по веревке... и тут пришел половинный человек. Так и было напечатано. Откуда он взялся, с чего бы вдруг, зачем — об этом не говорилось. Просто — пришел половинный человек. Так я до последнего времени и не могла узнать, какой он и зачем. Но ощущение внезапности, немотивированности и восхитительной непонятности его появления — помню отчетливо.
Думается, что “широкая публика”, не обучавшаяся на филфаке, с заполярными сказками вообще и с половинным человеком в частности встречалась еще реже, чем я. И вот теперь у нее есть шанс познакомиться с этим внезапным персонажем или, во всяком случае, с его разновидностью.
Журнал “Колобок и Два Жирафа” объявил общенациональный конкурс “Новые имена в детской литературе”. Лучшие произведения, присланные на конкурс, и составят теперь основу очень хорошего проекта “Библиотека журнала Колобок и Два Жирафа”. Обе уже вышедшие книги, хоть и непохожие, легко и органично вписываются в основную тенденцию современной детской литературы на русском языке. (Я имею в виду литературу, а не продукцию компании “Аквилегия-М”.) Уже давно — хотя бы и по материалам, представляемым в журнале “Колобок и Два Жирафа” — эта тенденция отчетливо просматривается. Во-первых, вся фантастика современной литературы для детей вырастает из самой что ни на есть обыденной жизни, “из простого сора”; во-вторых, и авторы, и персонажи книг относятся к этой фантастике с долей здравой иронии. Так и в новых книгах “Колобка...”: у Арматынской кикимора Маруся и баба Лена дуэтом исполняют “Пусть бегут неуклюже...”, а у Дёгтевой — ведь не сговаривались же они! — ночные кошмары противными голосами поют: “Купила мама Леше отличные галоши”. И ехидничают оба автора вполне в постмодернистской манере. У непринужденной Арматынской появляется домовой с глазами, “как две мокрые карие вишенки”, героиня Дёгтевой оказывается то в люке, то в аквариуме, то вверх тормашками (кроличья нора, слезное море, зазеркалье?), а то, зарывшись в сугроб, скучает по своим “беспризорным ногам”. Знай себе, читатель, радуйся узнаванию!
читать дальшеОльга Арматынская пишет сказки с уральско-пермским географическим уклоном. Наверное, на подробной карте региона можно найти и речку Сылву, и Клиновую гору, и Грибушино, и даже позабытую деревеньку Малые Пеньки. В “милом Грибушино” живет тетка Агафья Дормидонтовна, навещает ее городская племянница — вот и повод рассказать историю... Поскольку рассказчицей выступает деревенская старушка, писательница старается вести повествование в сказовой “деревенской” манере. Почти всегда это Арматынской удается: по книге рассыпаны чудесные, образные, емкие слова, явно не книжного происхождения. О сироте говорится “сам себе родня”, о недобром человеке — “сердце в потемках”; где-то в полях растет “перелет-трава”, а в лесу — “репей-стожар”; чай готовят из “васильковой воды”, знахарь спасает больного мальчика невероятно выразительным заговором: “...слово не в дело, а дело не в цели, нож обломится, пуля минует...”. Но все-таки иногда Арматынская, увлекаясь сказовостью, впадает в некоторую приторность: псевдонародные “взаправду”, “всамделишный”, “в сенцах-то нет-нет, да и мелькнет” — воля ваша, утомительны. А иногда начинается слащавость и вовсе ай-люли-малиновая: “Паренек у нас в Грибушино жил, Васей звали, Васильком. И сам был — чистый василек: глаза голубые, лицом светлый, гибкий, как травиночка” (“Васильковый колодец”).
Но сами истории — восхитительны. “Всамделишными сказками” называет их тетка Агафья, хотя персонажи их — не сказочные, а мифологические. В сущности, перед нами не сказки, а былички — “малый жанр”, известный участникам фольклорных экспедиций и любознательным туристам: истории о встречах со сверхъестественными существами. Арматынская и строит эти рассказы по традиционной схеме деревенской байки: “а вот еще был случай...” — и позволяет своим рассказчикам повествовать о встрече с кикиморой, морозкой, домовым, русалкой, лесавкой-старушкой, с тем же половинным человеком. Писательница умеет буквально на ходу, на глазах у изумленного читателя превратить быличку в глубокую и убедительную притчу (тоже, впрочем, “малый жанр”) с подразумевающимся или озвученным моральным выводом: “Доброму человеку страх — испытание, а вот злому — наказание” (“Половинный человек”). Именно непринужденностью превращения случая в явление, естественностью повествовательной логики и ненавязчивостью традиционной премудрости хороша книга Арматынской.
Лучшая история в книге — “Тимошин берег”. Здесь из-за нехитрой бабкиной байки встает первобытная, глубинная, досказочная правда, исполненная древнего ужаса. Лихие люди, замыслившие разбой, садятся в лодку слепого перевозчика: “...Огни-то примечай на том берегу, туда и выгребай, видишь ли?” — и слепой направляет лодку именно туда, куда видит: прямиком на “Другой берег, откуда никто уж никуда не уплывает”.
Мы привыкли, что в детской книге непременно “побеждает добро”, — есть такой закон сказки. Но некоторые авторы — в их числе Арматынская — напоминают не столько о победе абстрактного “добра”, сколько о справедливом возмездии за содеянное (или даже задуманное) зло. Поэтому Царица Лисица наказывает браконьера Шкуродера (“Поденкин день”), домовой поддерживает обиженного печника в борьбе с грубияном Пузатым (“Федотыч и домовой”), а на месте грибушинского перевозчика, если сел в лодку лихой человек, оказывается тот самый слепой Тимоша, видящий путь к Другому берегу.
Хорошо и то, что явление древней справедливости окрашивается Арматынской вполне по-современному: злобному и завистливому Петруше достается не только фальшивый клад, но и милицейский визит, хотя в роли неумолимой Судьбы выступает старуха лесавка (“Малиновый сон”).
А самое полезное в книге Арматынской — именно полезное, необходимое нашему времени, сегодняшнему читателю, — это взгляд на мироздание, на его целостность и целесообразность, необходимость каждого его представителя, хоть и никчемного на первый взгляд: “Уж если чудак человек — значит, для чудного дела рожден” (“Встречник”).
Поскольку речь идет о книгах для детского и семейного чтения, следует сказать два слова и о художниках-иллюстраторах. К одному из них у меня есть претензии: он слишком “современный”. Почему-то в наше время немодно рисовать нормальных детей — изображаем или уродов, или омерзительных деточек-конфеточек. Алексей Капнинский, оформляя “Половинного человека”, пошел по первому пути: нарисована, например, на фиолетовом (импрессионизм!) снегу лопоухая лахудра, в одной варежке, два зуба торчат, как у бешеной белки, — кто это? Оказывается, Катюшка, нашего голубоглазого Василька любимая младшенькая сестренка, ради которой брат отказался от богатства, не испугался деда Белана и выкопал золотой колодец с васильковой водой. На обложке какое-то лихо одноглазое нечто — хорошо нарисовано, с языческой экспрессией и врубелевским замахом, — но к чему? И зачем надо было наряжать Половинного человека в ушанку с красной звездой? Может быть, это попытка живописными средствами компенсировать некоторую слащавость повествования? Но все-таки пресловутое “я так вижу” художника должно же хоть немного совпадать с видением писателя! Впрочем, не все так плохо, а заставка и концовка и вовсе прекрасны: у деревенской околицы встречает и провожает читателя милая тетка Агафья — на плечах черный кот, в руке рябиновая веточка...
А вот Юлия Колинько сумела, как мне кажется, найти верный тон для всей книги. Даже заголовки здесь написаны-нарисованы, подобно несложным пиктограммам. В слове “сон” вместо буквы “о” — полумесяц с ночными звездочками, “у” в “аквариуме” — прелестная рогатая улитка, “л” в слове “моль” — и есть сама моль, вся лазурная и крылатая. И все иллюстрации, заставки и обрамления выдержаны в детско-фантазийной манере “вверх тормашками”. Муза — “вроде феи, только нос длинноват и на голове бигуди” — черпает вдохновение наперстком из чернильницы, продавщица рыбного отдела разгуливает по магазинному дну в ластах, а хтонические водопроводные трубы вырываются на поверхность земли ростком, листком, червячком. Эта атмосфера смешений и превращений — возвышенного и смешного, запутанного и явного, понятного и перевернутого — и есть главная особенность книги Валентины Дёгтевой.
Наверное, каждый пишущий человек понимает, как трудно — особенно сейчас — писать для детей. Ведь читатель младшего возраста любым изыскам предпочитает традиционное повествование и требует от автора прежде всего динамичного сюжета. Поэтому писатель должен стараться изо всех сил, чтобы придумать — нет, не что-то новенькое, а хотя бы новый элемент или новый поворот одного из немногочисленных “детских” сюжетов.
Валентина Дёгтева справляется с этой задачей. Радует прежде всего ее умение сфантазировать алогичное, неожиданное развитие вполне стандартной ситуации. Наиболее показателен в этом отношении рассказ “В люке”. Завязка не так уж сложна: девчонка Нинка проваливается в люк и чувствует, что там, во мраке, кто-то есть. Начинается диалог, в котором Нинка демонстрирует выразительную непредсказуемость своей девчачьей логики.
“— Эй, ты кто? Только если крыса — не говори. Мне и так страшно.
— Я сантехник, — отвечает кто-то трагическим басом.
— Ага. А вдруг ты вовсе не сантехник? Тебя же совсем не видно. Вдруг ты крыса?
— А как ты догадалась, что не сантехник?
“Значит, все-таки крыса”, — подумала Нинка и быстренько полезла вверх по трубе”.
Дальше события развиваются, казалось бы, по традиционной сказочной схеме, известной и Нинке, и читателю: псевдосантехник признается, что он заколдованный принц. Но каждый элемент схемы последовательно опрокидывается и разрушается. Вместо полуцарства за расколдовывание принц зачем-то обещает Нинке гаечный ключ. Выясняется, что целовать его не надо — “я же не лягушка!” — и замуж за него не надо, достаточно просто пожалеть. Но не тут-то было: дети себялюбивы и бессердечны (об этом говорится не в этой сказке!), и Нинке никак не удается проникнуться искренней жалостью. Чисто случайно — и совсем не в лирической тональности! — девочка произносит магические слова: “Мне вас просто жалко!”. Но и здесь Дёгтева ухитряется “сделать финт” и избежать приторного хеппи-энда.
“Тут из глубины канализации донесся какой-то ананасово-мандариновый голосок.
— Спасибо тебе, добрая девочка, что ты меня пожалела. Разрушились, как говорится, злые чары... И теперь я могу вернуться в свое королевство.
— Ого! А если ты снова принц, то почему я тебя и теперь не вижу? — удивилась Нинка. — Разве принцы не сияют, как полированные?
— Я же африканский принц, — гордо произнес голосок. — В темноте все африканские принцы одинаковы. Всего тебе, девочка, хорошего”.
Неожиданность и блеск поворотов с пути привычного, оригинальная и забавная отделка “общих мест”, умение насмешить, не разозлив, — безусловные достоинства прозы Валентины Дёгтевой.
Кроме того, ее рассказы — не только отличное чтение, но и профилактическое средство против детских страхов. Волк, Баба-яга, зеленые кошмары, зубастая моль, паук, пираты — не столько персонажи младенческих фобий, сколько участники игры, правила которой отлично известны Нинке, как и всякому ребенку. Потому и не страшен ей волк: девочка знает, что условности игры, в сущности, в ее руках, она в этом мире — главная, ей самой решать, что делать — испугаться или рассмеяться.
А главное — этот мир целиком принадлежит читателю младшего возраста. Здесь можно нырнуть в аквариум с сомами, зарыться в сугроб, найти клад в песочнице, перевернуться вверх тормашками (“считая хвост, тормашек было ровно пять”). Здесь муха, запутавшаяся в паутине, знает целых три города на “Й”, собака Дунька имеет представление о меланхолии, муза пьет чернила и закусывает ластиком. Жаль только, нормальному взрослому добраться до этого мира так же трудно, как пирату до Нинкиной песочницы: “сорок лет пешком и пятнадцать минут на электричке”.
Книга “Муза села на варенье” могла бы называться “Вверх тормашками”. Но так называется аудиокассета со сказками Валентины Дёгтевой. А кассета с творениями Ольги Арматынской — “Русалкин гребешок”, тоже хорошо. Дело в том, что продукция “Колобка и Двух Жирафов” представляет собой, как говорят в Книжной палате, комплектные комбинированные издания. К каждой книге прилагается аудиокассета, где голосами известных артистов исполняются и те сказки, что напечатаны, и еще другие. Можно читать, можно слушать. Единственное, что раздражает, — невероятно пафосное вступление на кассете Арматынской: “Есть в нашей огромной стране России один сказочный край. Называют его — Урал...” — да еще под музыку в стиле “шел мимо пастушок”. И еще, к сожалению, “Русалкин гребешок” инсценирован как-то плоско — смазана сущность русалки как мифологического персонажа, снята грустная концовка, потому исчезла и глубина текста. Остальное сделано профессионально. Особенно прельщает хор ночных кошмаров, напоминающий о необходимости перевернуть кассету “Вверх тормашками” на другую сторону. (А у меня автореверс, ха-ха-ха!)
Возвращаясь к книжкам, позволю себе последний, решительный упрек — корректору. Почему-то в этих книжках то и дело попадаются “Вы” с большой буквы — без всякого на то основания. А вот все остальное хорошо, даже пунктуация почти не страдает. Ну — не будем придираться. Все-таки книги хорошие. Будем считать начало “Библиотеки журнала Колобок и Два Жирафа” удачным и пожелаем новой книжной серии найти своего благодарного и признательного читателя.
Мария Порядина